"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

и поэтому не любила вспоминать, что, когда она в 1850 году вошла в семью
Казнав, бабка ее мужа "еще ходила в платке". В течение этих пяти месяцев
беременности ее невестки не могло быть, следовательно, и речи о том, чтобы
бороться... Но, разумеется, исподтишка старуха продолжала действовать. Ибо в
конце концов Матильда могла бы родить и мальчика... слава богу, повитуха уже
говорила, что Матильда плохо сложена и обречена на "несчастный случай".
- Я знаю тебя, дорогой; девочкой ты бы не интересовался. Для тебя было
бы огорчением видеть ее. А заботиться, тратиться пришлось бы не меньше, чем
на мальчика. Прежде всего - кормилица: Матильда была бы неспособна кормить
сама. Это не для нее. Я-то была на ногах неделю спустя после того, как ты
родился, и отняла тебя от груди только в полтора года; так же было, и когда
я родила твоего бедного брата Анри.
Сын поднялся, поцеловал мать в лоб и торжественно провозгласил:
- Ты истинная родоначальница.
Он сел и вновь залязгал ножницами.
- Ну, скажи, Фернан, к чему бы тебе была девочка? - Старая дама гнула
свое, не уставая проверять одержанную ею победу: - Представь себе только
девочку, которую она воспитывала бы в ненависти к нам!
Он уставился своими круглыми навыкате глазами в пустоту, точно искал
там призрак ребенка, хрупкое страшилище, придуманное матерью. Но за
отсутствием воображения не увидел его.
Он не увидел ребенка, которого в эту самую минуту представляла себе,
чтобы утешиться, его молодая жена, одиноко умиравшая в спальне. Кровавый
сверток, унесенный матроной, мог бы стать живым существом, укус которого,
казалось Матильде, она ощущала на своей груди. Как бы выглядело это дитя?
Горя в лихорадке, она нашла в своем сердце детское личико, не похожее ни на
одно, встреченное ею в жизни, - лицо, не слишком красивое и даже несколько
хилое, отмеченное в левом уголке рта знаком, который был у самой Матильды.
"Я сидела бы у кроватки в темноте, пока не пройдет скорый, ведь он часто
пугал бы ребенка". И царство, где она замкнулась бы с малюткой, было бы не
от мира сего. Те, кто ее ненавидят, не смогли бы ее преследовать.
И вот в больном мозгу, к которому приливала кровь, неотступно вставал
навязчивый, неразрешимый вопрос, терзавший ее: а ведал ли Господь, какое
юное дерево могло произрасти из этого погибшего семени? Ведал ли Господь,
какими стали бы эти не засветившиеся глаза? Не сулит ли смерть встречу с
миллиардами существ, которые не воплотились? С тем, кем должен был стать
этот комок плоти, с тем, кого он содержал в зародыше...
Но тут мысль Матильды замутилась. Это был миг, когда огненная волна
откатилась, когда жар словно бы покинул ее бьющееся в ознобе тело, залитое
липким потом, отданное во власть того забытья, которое является преддверием
смерти. Она ощущала себя отброшенной в сторону свирепым зверем, возможно,
готовым снова к ней вернуться через секунду! Распростертая на своей кровати,
лежа на спине, она ждала приближения дрожи; подстерегала ее предвестья. Но
их не было. Она вглядывалась в недра своего существа, как смотрят в небо, не
смея верить, что гроза удаляется. Жить! Неужели? Жить! Тяжелые и жаркие
слезы смочили ее щеки. Она сложила, стиснула свои потные руки: "Вспомяни,
Пресвятая Богородица, в бесконечном милосердии своем, что до сего дня никто,
воззвавший к твоему покровительству, моливший тебя о заступничестве, никогда
не был покинут...
Она была выброшена на пляж жизни; она вновь слышала ночную музыку мира.