"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

обязанности не слишком переутомлять наукой их дочь, чахлую и "придурковатую"
девочку. Лашассени хвалили свою бедную кузину за "тактичность и умение
исчезать". И вправду, перед десертом она словно бы испарялась. А сидя за
столом, была незаметна, точно притушала блеск своих белокурых волос; взгляд
ее казался отсутствующим; неброское платье сливалось с деревянными панелями.
Поэтому в ее присутствии перемывалось самое грязное белье, и супруги не
опасались тихони, делавшей вид, что у нее нет глаз, но все видевшей, нет
ушей, но все слышавшей. Здесь Матильда "досыта" удовлетворяла, держа это в
тайне, ту склонность к насмешкам, которой предстояло погубить ее у Казнавов.
Все в ней, казалось, было иссушено, выжжено: унылая земля, лишенная влаги!
Она полагала, будто знает, каков порядочный человек - по своему отцу,
обманутому, опозоренному, оплачиваемому хуже, чем шофер такси (он собирал в
банку из-под табака свои окурки). Она отнюдь не сомневалась, что видела
любовь, представшую ей в облике брата, ангела с грязными перьями, стучавшего
ночью в облупленную дверь барака. И вот она разглядывала Лашассеней с
неистовой и глухой жестокостью. Она говорила себе, что, занятые главным
образом едой, они оба равно разжирели, что глаза у них заплыли салом, что
этих мужа и жену легко счесть братом и сестрой, настолько одинаковой была их
плоть, одинаковы обвислые щеки, лоснившиеся от вечного соуса. Она сравнивала
их с медузами, чьи подвижные щупальца не дотягиваются ни до чего, кроме
собственной дочери Ортанс, "у которой, - записывала в свою потайную тетрадь
Матильда, - на шее уже достаточно жемчуга, чтобы прикрыть следы золотухи".
Как презирала она их за столом, когда они неспешно переговаривались,
перемежая слова долгим жеванием! "Они связывают нить беседы только после
того, как проглотят кусок, как люди, которые никогда не пожертвуют тем, что
едят, ради того, что высказывают". И она составила им эпитафию: "Они ели и
копили".
Но перепалки другой пары за бирючинами живой изгороди уже отвлекали ее
от развлечения Лашассенями. Изгородь проходила вдоль Южной аллеи, милой
Фернану Казнаву. Сюда он убегал от материнского надзора. Трусливо озираясь
по сторонам, пятидесятилетний сын, как лицеист, покуривал тайком запретную
сигарету. Если случалось, что Фелисите обрушивалась на него с одного из
помостов, устроенных для слежки за ним, он не всегда успевал затоптать
окурок под кустами. Однажды Матильда видела, как он пожирал тайком дыню,
запрещенную ему по причине запоров, бросая через изгородь корки, одна из
которых попала прямо в лицо шпионке. Она завернула в газету эти преступные
корки, побежала к Казнавам, сообщила Мари де Ладос, что какой-то мародер
разоряет ее бахчу, и потом снова притаилась за бирючинами, куда до нее
долетело эхо разразившейся грозы.
Но частенько и она, в свою очередь, становилась объектом слежки. Она
делала вид, что не замечает массивную фигуру Казнава, который, подобно
какому-нибудь замшелому божеству, увенчивающему пограничный столб, раздвигал
ветви кизила, орешника и бирючины. Она, разумеется, не строила воздушных
замков в связи с этим маниакальным взглядом, который ее пожирал: молодая
женщина на берегу Гаронны привычна к прожорливым взглядам, к этому жадному
вниманию мужчин. Но г-н Лашассень тяжеловесно подшучивал над Матильдой: он
утверждал, будто Фернан Казнав расспрашивал его о молодой девушке, о ее
характере, вкусах; выяснял, действительно ли ее мать урожденная Кусту... И
как было Матильде не вспомнить тут подслушанные через изгородь диалоги,
долетавшие до нее в обрывках? (Ибо мать и сын бок о бок, точно старые