"Колин Маккалоу. Травяной венок. Том 1" - читать интересную книгу автора

одно это, при его характере, означало, что ей следует навсегда выбросить
Тускул из головы.
Катона Салониана сейчас не было в Тускуле, поскольку в Риме проходили
заседания сената; Ливия Друза не виделась с ним уже несколько недель. Утерев
слезы, она присела за письменный стол и написала ему прощальное письмо:
"Мой муж вернулся домой и послал за мной. К тому времени, когда ты
будешь читать эти строчки, я буду снова водворена в дом моего брата в Риме,
где полным-полно глаз, чтобы за мной приглядывать. Ума не приложу, как,
когда и где мы могли бы встретиться снова.
Но как мне жить без тебя? О, любимый, бесценный, выживу ли я? Не видеть
тебя, забыть твои объятия, твои руки, твои губы - для меня это невыносимо!
Но он обязательно нагромоздит запретов, к тому же в Риме никуда не скроешься
от соглядатаев. Я в отчаянии и боюсь, что нам не суждено больше свидеться. Я
не нахожу слов, чтобы выразить свою любовь. Запомни: я люблю тебя".
Поутру она, как обычно, вышла прогуляться, уведомив домашних, что
вернется к полудню, когда завершится подготовка к отъезду в Рим. Обычно она
бежала на свидание со всех ног, однако на сей раз не торопилась, а
наслаждалась прелестью осеннего пейзажа и старалась запомнить каждое
деревцо, каждый камешек, каждый кустик, чтобы вызывать их в памяти в
предстоящей одинокой жизни. Добравшись до беленького двухкомнатного домика,
в котором они с Катоном встречались на протяжении двух лет без трех месяцев,
она стала ходить от стены к стене, с великой нежностью и печалью
дотрагиваясь до предметов нехитрой обстановки. Вопреки здравому смыслу она
надеялась застать его здесь, однако надежде не суждено было сбыться; она
оставила письмо на виду, прямо на ложе, отлично зная, что в этот дом не
войдет никто, кроме него.
А теперь - в Рим... Ей предстояло трястись в carpentum'e,[95] который
Цепион счел подходящим для жены транспортным средством. Сперва Ливия Друза
настояла на том, чтобы держать в поездке маленького Цепиона на коленях, но
после первых двух миль из пятнадцати она отдала младенца сильному рабу и
велела ему нести его на руках. Дочь Сервилилла оставалась с ней дольше,
однако потом и ее растрясло, и она то и дело подползала к окну, а затем и
вовсе предпочла брести пешком. Ливий Друзе тоже отчаянно хотелось выйти из
повозки, но выяснилось, что муж строго-настрого наказал ей ехать внутри, да
еще с закрытыми окошками.
У Сервилий, в отличие от Лиллы, желудок оказался железным, поэтому она
просидела в повозке все пятнадцать миль. Сколько ей ни предлагалось пройтись
пешком, она с неизменным высокомерием отвечала, что патрицианки не ходят, а
только ездят. Ливия Друза отчетливо видела, до чего возбуждена дочь;
впрочем, она научилась разбираться в ее настроениях, лишь прожив с ней рядом
почти два года. Внешне же девочка оставалась совершенно спокойной, разве что
ее глазенки поблескивали ярче обычного, а в уголках рта залегли две лишние
складочки.
- Я очень рада, что ты ждешь не дождешься предстоящей встрече с tata, -
проговорила Ливия Друза, хватаясь за лямку, чтобы удержаться на сидении в
накренившейся повозке.
- Не то, что ты, - поспешила с уколом Сервилия.
- Постарайся же понять меня! - взмолилась мать. - Мне так нравилась
жизнь в Тускуле, я так ненавижу Рим - вот и весь ответ!
- Ха! - только и хмыкнула Сервилия. На этом разговор закончился.