"Элизабет Макнейл. 9 1/2 недель " - читать интересную книгу автора

огорченный:
- Я хотел, чтобы он оставил меня в покое. Он неплохой парень, мы
иногда вместе пропускаем по стаканчику... Но у нас нет ничего общего, разве
что в теннис мы играем в одном клубе и ишачим в одном заведении. Он часто
затягивает работу, а потом ему приходится брать ее домой. Он зайдет в
восемь часов. Вечно одна и та же история: работа, которую он должен был
сделать две недели назад, не сделана, и он паникует. Я в самом деле очень
огорчен. Мы пойдем в спальню, а ты можешь остаться здесь и посмотреть
телевизор.
- Я предпочитаю вернуться домой, - говорю я ему.
- Вот этого я и боялся! Нет. Останься. Мы сейчас поедим, а потом ты
постараешься убить время, час или два. Позвони матери, какой-нибудь
подруге. У нас впереди будет еще целая ночь. Он точно уйдет до десяти
часов. Хорошо?
- Я никогда не звоню матери, чтобы "убить время". Впрочем, сама идея
убивать время мне отвратительна. Два часа... Если бы у меня с собой были
хотя бы мои бумаги...
- Ну, тогда разберись вот с этим, - говорит он, протягивая мне
портфель с таким услужливым видом, что я начинаю хохотать.
- Хорошо. Найду себе что-нибудь почитать. Но в спальню пойду я. Не
хочу, чтобы твой приятель знал, что я здесь. Если он не уйдет в десять
часов, я явлюсь к вам, накинув на голову простыню, верхом на метле и буду
делать непристойные движения.
- Гениально!
Вид у него очень довольный.
- Я все же перенесу телевизор в спальню на тот случай, если тебе
станет скучно. А после обеда схожу и куплю в киоске журналы, чтобы ты
смогла посмотреть, какие непристойные жесты ты забыла...
- Большое спасибо...
Он строит гримасу.
После бифштекса и салата, мы пьем кофе в гостиной, сидя рядом на
мягком диване, обитом голубой хлопчатой материей, не новой и вытершейся на
углах.
- Как ты варишь кофе? - спрашиваю я.
- Как варю кофе? - озадаченно спрашивает он. - Просто. Пользуюсь
кофеваркой. Это нормально, по-моему?
- Послушай, я готова отказаться от журналов, если ты мне достанешь вон
того Жида в белой блестящей обложке, там, наверху на полке, слева. Я
обратила на него внимание, когда мы ели. Я всегда находила, что он
непристоен.
Но когда он достает Жида, оказывается, что он на французском. А Кафка,
который упал на пол, пока он доставал Жида, на немецком.
- Ничего, - говорю я. - У тебя нет, случайно, Сердечных горестей
Белинды? Или лучше даже Страстей в бурную ночь?
- Я очень огорчен, - отвечает он. - Я не думаю, что...
Его огорчение, стеснительный тон еще больше выводят меня из себя.
- Тогда, пожалуйста. Войну и мир в том, помнишь, прелестном и тонком
переводе на японский...
Он кладет книги, которые держал в руках, и обнимает меня:
- Кошечка моя...