"Розалин Майлз. Девственница (Я, Елизавеьа, #2)" - читать интересную книгу автора

сторонников. Вы, наверное, слыхали об Эдварде Кортни, последнем из
Плантагенетов?
Кортни? Я слыхала о нем от Кэт, и теперь это имя всплыло в памяти.
- Единственный оставшийся в живых потомок дома Йорков? Он кивнул.
- Его мать была дочерью великого Эдуарда Четвертого. Он -
единственный сын. Но что ни говори, в его жилах течет кровь Плантагенетов.
И ваш отец, со свойственной ему мудростью, рассудил, что лучше держать их
от греха подальше: они провели десять лет в Тауэре как государственные
преступники.
Я содрогнулась. Вся их вина - королевская кровь, и дорого же они за
нее заплатили. Денни снова взглянул на портрет моего отца.
- Нет, миледи, пока Господь не дарует нам принца, продолжение рода
Тюдоров возможно только через принцесс. И ваш долг - не дать ему
оборваться. Проявив дальновидность в выборе мужа. - Теперь глаза Денни,
его слова призывали меня:
- Опасайтесь всех ухажеров, миледи, я бы даже сказал, опасайтесь всех
мужчин. Берегите себя как продолжательницу рода - не поддавайтесь ни на
какие посулы! Ибо они могут погубить вас, а вместе с вами всю страну. Они
вдобавок могут стоить вам жизни. Ибо ухаживать за вами, не получив
предварительно разрешения короля и совета, - государственная измена. И вы,
если примете эти ухаживания, тоже будете считаться преступницей.
Думал ли мой лорд об этом? Наверняка! А если нет, то как же беспечно
он рисковал моей жизнью и своею тоже!
Больше слушать я не могла. Я попросила доброго сэра Энтони извинить
меня и удалилась в свои покои. Когда я укрылась в своей опочивальне, хоть
каким-то утешением послужила мне мысль, что до последнего упоминания об
его ухаживаниях я почти полчаса не вспоминала о своем вероломном лорде.

***

Передышка была недолгой. Все лето я страдала и томилась, несмотря на
все старания Кэт. Доктора приходили и уходили, но никто из них не решался
дать название моей болезни. Потому что от этого недуга - любовной горячки
- может вылечить только один доктор - время, и это лекарство действует с
убийственной медлительностью, и вкус его горек...
Я знала, что должна сама попробовать встать с этого ложа пыток,
вырваться из замкнутого круга "почему". Почему, Господи? Почему он, почему
я? В одно прекрасное утро я съела на завтрак кусок хлеба, запила его
стаканом теплого молока, а потом взяла себя в руки и послала за своим
новым наставником.
- Роджер Эскам к вашим услугам, мадам, - громогласным йоркширским
басом возвестил он, входя в комнату. Как и Гриндал, он очень мало
заботился о своей внешности: его лохматая шевелюра была пострижена, как у
пастуха, на длинной мантии местами виднелась черно-зеленая патина
древности. Но в отличие от этих бездумных придворных, разодетых, как
павлины, он явно не думал о внешней стороне вещей. В его честном лице, с
горящими пытливыми глазами и носом картошкой, как у Сократа, не было и
намека на лоск или украшательство: он был тем, чем был, и не скрывал этого.
Я протянула ему руку.
- Мастер Эскам, как ни грустно мне это признать, но я легкомысленно