"Н.А.Мельгунов. Кто же он? (Повесть) (ужастик)" - читать интересную книгу автора

непритворные рукоплескания последовали за Протеем, когда в
конце комедии с криком "Карету мне, карету!" он выбежал в
середние двери и, пройдя в одно мгновение чрез кулису,
очутился на месте Фамусова перед Софьей, вдруг изменил
лицо, приемы и голосом упрека,
недоумения и почти сквозь слезы произнес последние стихи,
столь комически довершающие сие оригинальное произведение.
Во весь вечер чудный гость Линдина был в полной мере
героем и душою общества. Нельзя было надивиться той
свободе, с какою он, как бы сам того не примечая,
переменял обхождение, разговор с каждым из собеседников,
умел применяться к образу мыслей, к привычкам, к
образованности каждого, умел казаться веселым и любезным с
девушким, важным и рассудительным с стариками, ветреным с
молодежью, услужливым и внимательным к пожилым дамам. К
концу вечера он получил двадцать одно приглашение, однако,
по-видимому, не желал умножать знакомств и уклонялся от
зовов, говоря, что едет из Москвы немедленно после
представления, в коем участвует лишь из дружбы к Петру
Андреичу, старому своему приятелю.



V


За исключением роли Фамусова наша комедия шла так
хорошо, что не для чего было откладывать представление. Из
множества званых Петром Андреичем на сие последнее, малое
число избранных удостоилось чести быть приглашенным на
главную репетицию, назначенную накануне. Петр Андреич
суетился за всех и как хозяин, и как актер. То расставлял
он кресла, стулья по чинам будущих гостей и, ходя, твердил
роль свою; то приказывал слугам, где вешать лампы, и учил
их передвигать декорации, поднимать и опускать занавес; то
вдруг, остановясь посреди комнаты, снова, в сотый раз,
повторял известный монолог Фамусова:

"Петрушка, вечно ты с обновкой, С
разодранным локтем..."

- Ах, кстати, - продолжал он, обращаясь к лакеям, - чтоб
завтра на вас были новые ливреи с гербовыми воротниками.
О, если бы мне удалось сыграть роль свою с толком, с
чувством, с расстановкой! Но нет - не держится в памяти.

Ох, род людской! пришло в забвенье!

И подлинно, сколько ни учу, ничего не вытвержу. Черт
возьми Фамусова, а вместе охоту, на старости лет, тешить