"Александр Мелихов. Нам целый мир чужбина (Роман) " - читать интересную книгу автора

Я бросил на Байрона последний умоляющий взор, но он, похоже, давно
сообразил, что задел не того, кого надо, и глаз не поднимал намертво.
Передышка закончилась - уже не увертливая логика, а неумолимый мой бог, моя
решалка увидела истину: какой-то опущенный, втягивая голову, бредет прочь из
ДК "Горняк" и, столкнувшись на крыльце с еще более опущенным, внезапно
отвешивает ему затрещину.
Я ощутил безнадежную зависть к безмятежности моих былых коллег: для них
по-прежнему не существует мира за пределами их пятивершковой ойкумены, чей
небосклон до горизонта заполнен ликом Орлова-пантократора. Поэтому они
всегда правы, то есть всегда счастливы, несмотря на все катаклизмы и перебои
в усохшей зарплате: что полезно нашей конторе, то полезно России, Горбачев
- агент ЦРУ, Ельцин - алкоголик, Гайдар - вор, а перестройка затеяна
ради грабежа.
И все-таки жаль, что они начали меня слушать только тогда, когда мне
это уже не нужно. Зато, оказавшись один на дохнувшем русской печью чахнущем
дворике, я до мурашек отчетливо ощутил, что Юля сейчас хоть на мгновение
непременно прижалась бы ко мне, а то и, оглянувшись, воровато запустила и
руку куда-нибудь в недозволенное: когда мне случалось произнести что-то, по
ее мнению, ужасно умное, высокий восторг всегда отзывался у нее мощным
откликом внизу: ее дух отнюдь не презирал плоти.
Она (как и Катька) относилась к тому лучшему женскому типу, кто не
получил интеллигентность автоматически, по наследству, а из глубин
простонародья высмотрел ее где-то в небесах и устремился к ней, упоительной
легенде, жадно поглощая умные книги, умные разговоры, постановки, выставки,
более всего, однако, восхищаясь теми небожителями, для которых все это -
будничное дело жизни.
Жить среди них и служить им - это для них и было счастьем, как они его
неотчетливо понимали. На первом этапе. На втором им требовалось уже не
только служить, но и владеть. Хотя бы одним.
Вернее, в точности одним. Самым лучшим и незаменимым. Как-то, отчасти
желая бросить трагический отблеск и на собственную жизнь, я рассказал ей об
отцовском друге, чью жену с маленькой дочерью расстреляли в Бабьем Яру, пока
он отбывал срок в
Дальлаге. Он долго был близок к самоубийству, и только полюбившая его
русская женщина сумела... "Значит, он их не любил!" - Юля вспыхнула розовым,
как новенькая черешня. "Но это же было через шесть лет, после лагеря..." -
"Какая разница!"
Когда жизнь ненадолго подбрасывала нам помещеньице, она немедленно
принималась вить гнездо: подметать, расставлять собственные чашки, накрывать
их салфетками... На самый худой конец, старалась свить гнездо у меня на
голове или на шее - связать мне шапочку или шарф взамен тех, что меня либо
старят, либо излишне молодят. Дипломатические усилия, которых мне стоило
отбиться от ее подарков, были сравнимы разве что с досадой, которую вызывали
у меня ее вечные шпильки по адресу моего шмотья. Пока я наконец не понял,
что истинной их мишенью была Катька, ну совершенно не умеющая и не желающая
обо мне заботиться. Особенно острая и затяжная борьба у нас завязалась
вокруг моих трусов - "семейных", хотя все приличные мужчины уже давно
перешли на плавкообразные. "Как я объясню их появление?!"
- допытывался я, уже наученный горьким опытом избегать слова
"дом ". "А что, ты никогда себе трусов не покупаешь?" - "До сих пор не