"Александр Мелихов. Нам целый мир чужбина (Роман) " - читать интересную книгу автора

- это при том, в десятый раз повторяю, что такой фифы и недотроги свет
не видел.
На этот раз вернулась она из чистилища выбритая уже в строго
необходимом объеме, с сохранением декораций (наши шоферюги интересовались у
гаишника, придравшегося к немытой машине: что, по принципу "волоса п... не
греют - только вид дают"?), и снова без малейшей униженности принялась
повествовать, какая женская солидарность завязывается в этом проклятом
месте. Утром врачиха, прежде чем выпустить на волю, прощупывала резиновым
пальцем, закрылась ли матка. "Ну и как, больно?" - с тревогой спросили у
первопрощупанной. "Нет, даже приятно", - ответила та. И все как грохнут! Я
слушал с тайным недоумением: видимо, даже мучительная изнанка любви в ее
глазах настолько нас сближала, что... Но чем та бомжиха была хуже
докторши?..
Все, из-под затхлой аркады возвращаюсь в безжалостный свет -
альма-матер ампутирована окончательно. Некогда повергавший меня в трепет
строгий серый бастион - БИБЛИОТЕКА АКАДЕМИИ НАУК.
Заниматься в БАНе - это был большой снобизм среди нашей золотой
молодежи, которой туда пока что не полагалось; и какие часы возвышенного
счастья я впоследствии там просиживал, прображивал по коридорам!..
Раскаленный воздух тесной площади был пронизан невидимыми сигнальными
лесками: чуть зазеваешься - и ты уже на крючке. А по цепочкам зазвенит,
замигает - глубже, глубже, глубже...
Слева тенькнула полуподвальная кофейня, с которой нагло вытаращились
целых две новых вывески: "Multiprint" и
"Авиакассы". В этих авиакассах за столиком с неубранной посудой
Юля однажды так разрыдалась, что сделалась совершенно фиолетовой, -
рядом чудом не оказалось знакомых, только уборщица мимоходом утешила: не
надо так расстраиваться. Это при том, что при посторонних мне запрещалось
трогать ее за плечо...
Оскорбленная любовь очень легко (только, увы, непрочно...) переходит в
ненависть - я одной ненавистью и спасался. Но ее ненависть оказалась
попрочней. "Ты заметил, когда тебя нет, я о тебе забочусь, все покупаю, а
как увижу твою самодовольную рожу..." А мне все было не привыкнуть, что моя
невинная слабость опаздывать на две-три минуты ввергает ее уже не в
умиление, а в совершенно нелепый (придирающийся к поводу) пафос: "Я тебе
что, пес - привязал и забыл?!" Я уверен, если бы я оставался ее
собственностью, она бы до сих пор сдувала с меня пылинки - нелегко мне было
постановить, что это нормально - любить лишь то, что тебе принадлежит. Я сам
не хочу любить Митькиного сынишку из-за того, что он не моя собственность: я
к нему прирасту, а чужие люди будут учить чему вздумается, забирать когда
вздумается...
Что-то культурные слои стали перемешиваться - меченная Славкой
столовая-"восьмерка" со второго этажа наползает на авиакассы, меченные Юлей.
Вонзившийся крючок - Славка - отозвался предостерегающими звонками, манящими
огоньками по всей петле:
"восьмерка" - аппендицит - профилакторий - опять "восьмерка"...
Вот по темному коридорчику над пытошными сводами матмеховского
гардероба гордо удаляется наша Джина Лоллобриджида - доцент кафедры дифуров
(дифференциальных уравнений) Людмила Яковлевна
Андреева, которую снобы без малейшего с ее стороны повода развязно