"Александр Мелихов. При свете мрака (Роман) " - читать интересную книгу автора

разыгрывался под седлом. Жаль только, что самого меня осадить было некому -
мое закусившее удила пьяное великодушие несло меня через овраги и буераки,
через провалы и болота: я приносил коленопреклоненные извинения за своих
предков-комиссаров, покрывших себя позором за участие в расказачиваниях, и
предлагал считать наш брак с Гришкой символическим примирением между
классическим и бердичевским казачеством, да, именно казачеством, ибо русское
еврейство, отпавшее от своей национальной грезы, за три-четыре десятилетия
одолело тот же путь, на который у казачества ушли три-четыре века: вначале
бунт и противостояние государству - а в конце верность престолу и отечеству.
Ведь еврейское казачество уже двинулось верой и правдой служить новой
власти, воображающей себя интернациональной, но обреченной переродиться в
национальную, ибо никакая власть, кроме русской, в России удержаться не
может. И советская власть совершила роковую ошибку, когда в угоду черни
оттолкнула патриотическое еврейство, вместо того чтобы перерождаться вместе
с ним.
Но и мы, русские евреи, совершили роковую ошибку, приняв голос черни за
глас народа, хотя лишь аристократы духа служат народным гласом, и
откачнулись от грезы, подарившей нам крылья, но теперь все расказаченные
должны протянуть друг другу руки, чтобы вернуть себе общую окрыляющую
сказку, и...
Удержала меня от этого словоизвержения лишь самая последняя не
разъеденная чихирем вожжа: неприличное слово "еврей" всегда может
спровоцировать какую-то драку. Вдруг бы Гришкин батя принял мои извинения с
чрезмерной легкостью, отнюдь не принося ответных извинений за погромы...
Почему я и завязал с пьянкой: это страшно понижает уровень бреда, наружу
рвется самое первозданное. Но, кажется, я в тот раз все-таки успел
"озвучить" свою внезапно народившуюся мечту отличиться в рубке лозы на
императорском смотру,
- с чего бы иначе Гришке было обдавать меня такой нежностью черными
солнцами своих черкесских глаз:
- Я представляю, как бы ты был хорош в седле!.. Как бы ты взлетал на
коня, не касаясь стремени...
Она не раз видала, сколь играючи я перемахиваю через гимнастического
коня.
Сивоусый батько, похоже, даже взревновал, завел, подпершись, облокотясь
на домотканую скатерть: голубь сизый, голубь сизый, голубка сизийше - батька
ридный, мати ридна, а милый риднийше... А потом с сомнением покачал мокрой
от пота малиновой плешью:
- Без стремени на коня не всякий заберется...
Ах так? Я обвел их однокомнатную хрущевку требовательным взором - и
конь восстал передо мной как лист перед травой.
В тот приезд нам с Гришкой отгородили угол платяным шкафом, который
всяко был повыше любого жеребца. Я взялся за его край, слегка присел - и
единым махом оказался на его широкой спине. Потолок только был низковат,
пришлось припасть к луке. И свесившейся правой руке ужасно не хватало шашки.
- Шашку тебе?.. - В моем богоданном отце тоже взыграла козацкая
удаль. - Будет тебе шашка!
Мы оказались на раскаленной улице среди растрескавшегося асфальта и
пыльных пирамидальных тополей. Поскольку в те полусвадебные дни мы садились
опохмеляться прямо с утра, Старочеркасск запомнился мне до крайности