"Александр Мелихов. При свете мрака (Роман) " - читать интересную книгу автора

фрагментарно: пыльные тополя, шелудивые собаки - и вдруг оборвется душа: в
прогале меж серым бетоном хрущевок внезапно вспыхивает в снегах, горящих как
алмаз, седой незыблемый Кавказ. И тут же все снова меркнет в горячей пыли и
раскаленном бетоне. Помню,
Гришка куда-то показывает рукой: это моя школа, - но в глазах у меня
остается лишь сетчатая калитка да два бетонных квадрата под нею. По этой же
причине решительно не помню, как мы с богоданным батей оказались в гараже, -
вдруг пахнуло застоявшимся керосином.
Гараж был пуст - "Ладу" год назад угнали абреки. Посуровевший хозяин
прикрыл скрипучие ворота, но из-за щелей все было видно. Как тогда с
Танькой в тарантасе.
Старый казак спустился в ремонтную траншею, присел, пошарил и выбрался
наружу с чем-то длинным, умотанным в промасленную ветошь.
Размотал - и в пыльных лучах действительно вспыхнула самая настоящая
шашка, с продольными желобками вдоль лезвия.
Она оказалась намного тяжелее, чем я ожидал, но зато удивительно
пришлась мне по руке. Рукоятку составляли две пластины из какого-то дерева с
грубой диагональной насечкой, но они были столь благородно отполированы
ладонями моих богоданных предков, что я прямо-таки кожей почувствовал их
рукопожатие.
Я несколько раз еще не в полную силу крест-накрест рассек светящуюся
пыль и понял, что наконец-то вернулся к давным-давно знакомому и обожаемому
делу.
Я подбросил промасленную тряпицу и уже всерьез со свистом рассек ее на
лету.
- Настоящая гурда, - словно с сообщником, поделился я с наследником
клинка, но он не понял, на что я намекаю.
А мне надо было бы намекнуть, что у нас в России чужое почти всегда
кажется более поэтичным, чем свое.
- Раньше за нее срок можно было получить, - тоже со значением ответил
мне потомок расказаченных. - Да и сейчас лучше не показывать.
Мы набили старый ватник невесть откуда взявшейся соломой и водрузили
его на верстак, подобно римскому трофею. Старый рубака ахнул со всего плеча,
но только сплющил свою жертву. Я же с потягом развалил ее до седла. И
принялся учить старшего товарища по оружию знаменитому баклановскому удару.
Однако не успел - ватник слишком быстро распался на никчемные, клубящиеся
серой ватой ломти.
До сих пор ощущаю в руке эту упоительную тяжесть... Уж до того
убедительно с нею чувствуешь себя /кем-то/. Отлично понимаю Гришку:
черноокая казачка подковала мне коня - заманчивейшая пьеса для обоих
актеров. Но когда она под балдой принимается играть в спектакле одного
актера, отводя мне роль бессловесного зрителя...
Я знаю, высокие души не могут прожить без мечты о какой-то своей особой
миссии в этом мире. И сказку о своем предназначении - коего не имеет ни
единый из смертных - невозможно сочинить без сказки о своем происхождении, о
заключенных в нем предзнаменованиях. Сказка индивида невозможна без сказки
рода, а потому национальные химеры всегда окажутся сильнее личных и
корпоративных, - ведь одни только национальные грезы уходят в седую
древность, навевая отрадные мечты о каком-то бессмертии... Но в каких же
казачьих былях или черкесских небылицах Гришка отыскала, чтобы верная жена,