"Александр Мелихов. При свете мрака (Роман) " - читать интересную книгу автора

всеоружии, очарованным и очаровывающим, но не разочаровывающим странником! Я
ведь уж давно не гормональный вулкан, я вполне мог бы и вовсе обойтись без
"этого дела". Но без ощущения полноценности я не могу чувствовать себя
красивым. Не чувствуя же себя красивым, я просто не могу жить. Я знаю, мои
возлюбленные стали бы разводить ханжеский сироп - что это-де не важно, что
им во мне главное - душа...
Но я-то знаю, что в глубине собственной души они все равно перестали бы
ощущать во мне силу и красоту. Чем, собственно, только и приподнимает их над
буднями мой голос.
Ведь я их вечный должник, провожать их ко сну - моя неусыпная забота. О
которой приходится вспоминать если и не с утра, то едва ли не с полудня:
черт, во Владивостоке уже вечереет, как бы Ирка не улеглась... Впрочем, если
ее и разбудить, она не рассердится: еще в колыбели она приказала себе не
заморачиваться, и никаким урокам судьбы с тех пор не сдвинуть ее с этого
мудрого принципа.
Два развода, никакой толковой профессии - хорошо еще, новое время
принесло новые красивые слова: не секретарша, а какой-нибудь менеджер по
минету, не парикмахерша, а визажист... Я и сам однажды подкидывал Ирке
деньжат на обустройство фитнес-камеры в ее собственной хрущобе, но средств
достало только на неполную перепланировку - так и торчит элегантное
парикмахерское кресло среди до нелепости разъехавшейся ванной, из стен
которой там-сям пробивается извивающаяся проволока, напоминающая прическу
каких-то горгон. Одну из которых я как-то даже застал у Ирки в кресле -
стрижет и укладывает она, наверно, неплохо, ее, бывает, зовут в лучшие дома
столицы Приморья.
У старшего ее пацана, похоже, не в порядке какая-то церебральная
органика - очень уж он пухлый и серьезный для двоечника, у младшей,
шустренькой, что-то с почками - другая мамаша затаскала бы по врачам и
курортам или по крайней мере истерзалась бы, что не имеет такой возможности,
но у Ирки на семьдесят семь бед один ответ - а, обойдется!..
Ей и годы не в годы - все такой же хорошенький паж с оттопыренной как
бы в комической озадаченности нижней губкой и заранее беззвучно смеющимися
шоколадными глазками. Я даже не знаю, на какие шиши она живет, - подозреваю,
там пасется еще с десяток заезжих молодцов вроде меня: с нею на диво отрадно
встряхнуться, хоть на три-четыре дня и ночи перевести дух от каторжной
необходимости, ни на миг не расслабляясь, просчитывать последствия каждого
своего шага. Когда я еще только начинаю прикидывать, как бы к ней выбраться,
мне уже заранее начинает все сходить с рук, и даже бабок откуда-нибудь
сваливается ровно столько, чтобы три-четыре дня не думать о деньгах, и даже
дети ее на удивление кстати оказываются у бабушки или у подруги, когда она,
беззвучно смеясь от счастья, бросается мне на шею в своем навеки
недоделанном предбанничке.
Скатываемся по бетонно-бункерной лестнице, закатываемся под вечной
изморосью в какой-нибудь приморский кабак, и поныне не расстающийся со
спасательным кругом имен "Фрегат", "Бриг", а не какой-нибудь
"Танкер" или "Сухогруз" (левак всегда подкатывает по первому посвисту),
гудим до утра, допиваем где-то под фонарями с какими-то морячками и
морбячками, сами такие же морячки и морбячки, ввязываемся в какие-то
приключения, неизменно заканчивающиеся миром и дружбой (держи краба,
протягивает мне кто-то из темноты едва различимую растопыренную пятерню, и я