"Александр Мелихов. При свете мрака (Роман) " - читать интересную книгу автора

углах, что любовь бывает одна - платоническая, стремление смертного к
бессмертному, - почему же она невозможна без совокупления?!.
Возможна, отвечу я. Не фиг делать. Раз плюнуть. Как два пальца
обоссать. Для кого угодно, только не для меня. Меня этому не обучили. А
обучили ровно обратному. Обучили такие кретины, которых я и вспомнить не
могу без усмешки, - и все же их уроки оказались самыми прочными. Прочным
бывает только то, что усвоено в годы блаженного доверия. И я в ту пору
намертво усвоил, что "это дело" не просто поганенькое удовольствие, но и
страшный долг чести, - всякий, кто не способен его исполнить, недостоин даже
плевка. Суметь бы мне хотя бы изобразить свое несчастье, свое неназываемое
увечье красивыми словами в каких-нибудь бессмертных письмах нового Абеляра к
новой Элоизе, - но нет, нет слов настолько изысканных, чтобы я решился
поведать о своем позоре даже самой снисходительной и родной душе.
Даже такой, как Гришка. Вернее, Гришка будет последней, кому я в этом
признаюсь. Ибо я до сих пор остаюсь ее грезой. А осквернить грезу для меня
не просто жестокость - святотатство.
И под невидимое журчание, которое было бы умиротворяющим, не будь оно
принужденным, в моем главном, внутреннем мире проносятся - нет, не мысли,
кого волнуют мысли, - картины, успевающие в доли мгновения внушить то, на
что реальности не хватило бы и десяти лет.
Молниеносное прокручивание старых кинолент из бесконечного архива моей
памяти пробуждает во мне смирившееся раскаяние и что-то вроде - да, что-то
вроде благоговения.
В ту пору моя фирма "Всеобщий утешитель" пребывала на гребне
популярности, однако этого пациента - страдальца - я принял сам.
Именно потому, что он выглядел не раздавленным, а, напротив, на что-то
решившимся. Простой такой инженер-радиотехник хорошо за сорок, до сих пор
поклонник бардовской песни, наделенный коротким носом и каменными скулами,
положительный ковбой второго плана.
Я к тому времени уже твердо знал, что главная сокрытая причина
самоубийств - синдром душевного иммунодефицита, разрушение иллюзии о
собственной красоте и значительности, и - с этим несчастным следовало
говорить /как мужчина с мужчиной/.
Он во второй раз отправлялся в больницу по поводу гнойного простатита,
лишившего его возможности вести нормальную половую жизнь
(/жизнь/ - не одно какое-то частное отправление!), и желал утвердиться
в своем намерении уйти из этого мира, если и повторная госпитализация
окажется бесполезной. "Мне стыдно смотреть в глаза жене", - алея желваками,
стоял он на предельно красивой в мире его мнимостей формуле, из которой мне
так и не удалось выманить его никакими леденцами, вроде "да неужели для
твоей жены секс важнее, чем твоя личность", - не секс его волновал и не
жена, а разрушенный образ себя: /мне/ стыдно. Правда, когда я стал внушать
ему, что любовь есть нечто неизмеримо более важное, чем секс, что женская
красота веками подвигала мужчин на великие дела, его скулы слегка отмякли.
Помнишь, поспешил я развить наметившийся успех, у Глеба
Успенского зачуханный бедолага увидел Венеру Милосскую и почувствовал,
как она его выпрямила. Вот видишь, снова окаменел он,
/выпрямила/ же...
Я, конечно, долго потом изводил себя за то, что проглядел буквальный
смысл этой высокой метафоры, - но ведь человек, стремящийся к собственному