"Александр Мелихов. В долине блаженных (роман) " - читать интересную книгу автора

Зато сколько раз я потом произносил эти слова - разумеется, другими
словами, а то и вовсе без слов, - в конце концов, человек, по общему и даже
по моему собственному мнению, довольно порядочный, я сделался каким-то
тривиальным донжуаном.
Служителем чужих фантазий.
А собственной грезе я служил только однажды. Да и что это была за
служба - так, вздор... Впрочем, что я говорю - греза не бывает вздором.
Вздором бывают лишь попытки ее развенчать.
Греза носила имя Женя. И если слово "женственность" я до сих пор ощущаю
поэтическим, то исключительно потому, что в нем все еще звучит ее имя. Я
когда-то сразу понял, откуда истекает целительная сила корня женьшень, -
ведь в нем столько Жень! Да что - Жене удалось смягчить даже грубое слово
"жена". Когда чуть ли не на самом первом уроке учительница первая моя
торжественно спросила: "А вы знаете, кем приходится Владимиру Ильичу Ленину
Надежда
Константиновна Крупская?" - я, внутри своей грезы звонкий первый
ученик, немедленно оттарабанил: "Она его сестра". И я прямо вздрогнул, когда
ссыльная чеченка Досхоева, уже успевшая заполучить прозвище, как вы,
конечно, догадались, Доска, хрипло меня поправила:
"Она его жена". Хотя мои тогдашние представления о супружеских
отношениях были самые поверхностные, я все-таки прекрасно понимал, что
жена - это что-то из области подштанников, в Кремле таким не место. И каково
же было мое ошеломление, когда в ответ на святотатство Наталья Андреевна
одобрительно склонила голову:
"Правильно".
Только когда я увидел это слово написанным, я осознал, из каких
/неж/ных звуков оно состоит.
Раз в два года с началом навигации, когда разросшиеся по берегам
линейчатые горы бревен с адским грохотом обрушивались в реку, папа выписывал
себе отпускные, плюс морозные, плюс буранные, плюс отдаленные и, приглядев
бревнище понадежнее, оседлывал его и пускался вскачь по порогам до самого
Киева, о котором я только и знал, что туда доведет язык. Впрочем, нет, еще я
знал, что Киев - самый красивый город в нашем государстве, а следовательно,
и в мироздании и что Москва и Ленинград совершенно впустую ведут борьбу за
первое место, уже давным-давно занятое его настоящим хозяином.
("Правильно", - и на этот раз одобрительно склонила подбородок
Наталья Андреевна, чьи пращуры в царствование Александра-миротворца
были высланы в наши края из Киевской губернии за участие в холерных
волнениях.) И, разумеется, я знал, что в Киеве живет вечный папин друг дядя
Сюня с его вечной тетей Клавой и -*Женей.*

Сюня - Клава, Клава - Сюня, дудел папа по возвращении вечную взрослую
нудоту, но имя Жени он произносил как-то по-особенному почтительно понижая
голос, чего он никогда не делал, даже если речь заходила о начальстве -
вернее, о начальстве тем более (хотя и пренебрежительно о леспромхозовских
боссах он тоже не отзывался, полагая, что это отдает лакейской). И я каждый
раз в каком-то смутном беспокойстве отправлялся бродить по пружинящим
опилкам, зачарованно повторяя одним языком: Женя, Женя, Женя, Женя...
Циркулярки заходились истерическим воем, а мой язык все выговаривал и
выговаривал ее беззвучное имя. Страшно подумать, какой позор меня ожидал,