"Александр Мелихов. В долине блаженных (роман) " - читать интересную книгу автора

каждый день с чертежной точностью подбривал прямоугольнички усиков, ни в
мороз, ни в жару не вылезал из галстука и пробора, был неизменно ровен с
высшими и предупредителен с низшими, а особенно с бывшими и будущими зеками,
которыми кишел наш леспромхоз, не считаясь с ценой, набивал наш щитовой
домишко всеми книгами, в которых ощущал какой-то благородный тон, и
целенаправленно избегал участия в какой бы то ни было социальной борьбе,
представляя ее себе как презренную борьбу за материальные блага, чины и
звания. И в самом отдаленном, никому не ведомом уголке мира можно вести
достойную и счастливую жизнь, приказал он себе и приказ, как он всегда
уверял, исполнил.
Чудновский же - я, кажется, забыл упомянуть, что дядя Сюня носил
фамилию Чудновский, Израиль Моисеевич Чудновский, - попал в тюремную
молотилку в каноническом тридцать седьмом, там от пуза вкусил всех радостей
внезапно обострившейся классовой борьбы, и когда его со всего маху стали
усаживать копчиком на угол письменного стола, согласился подписать, что в
контрреволюционную террористическую организацию его вовлек мой папа. Папа к
тому времени уже трудился в забое, и никаких последствий для него
чистосердечное признание друга не имело, однако дядя Сюня при первой же их
встрече с первых же слов покаялся в своем предательстве; папа, разумеется,
поспешил закрыть ему рот - все забыто и списано с баланса. И впоследствии из
всей своей пыточной эпопеи дядя Сюня вспоминал лишь один эпизод:
измолоченный, он пускает носом пузыри в луже собственной крови, пока
следователь набирается новых сил за письменным столом, орудием труда и
орудием пытки. И тут за ним, за следователем, заходит его супруга: ты что
же, мой цыпленочек, нам пора, у нас же билеты на последний сеанс! Какие тут
сеансы, мой котеночек, горестно вздыхает супруг, видишь, с троцкистом
работаю - никак не хочет, сволочь, разоружиться! Расстроенная супруга дробно
процокала каблучками и несколько раз со слезами неумело ткнула лежачего
троцкиста носиком туфельки в спину: когда вас наконец всех расстреляют, не
даете порядочным людям жить!
До этого у меня была последняя надежда, посмеивался над своей
наивностью дядя Сюня: нам больно, зато им стыдно. А оказалось, что стыдно
должно быть нам. Что на их стороне не только сила, но и правота, они же еще
и негодуют. И значит, рассчитывать в этом мире больше не на что. Злодеи так
же правы, как и мы. Для себя они порядочные.
Нет, не соглашался папа, даже у последнего негодяя где-то на донышке
души теплится уважение и зависть к истинно порядочным людям. А потому
единственное, что порядочные люди могут сделать, - это достойно вести себя
даже тогда, когда это кажется абсолютно бесполезным. И тогда люди
непорядочные рано или поздно устыдятся своей низости. "Ты видел, -
торжествующе спрашивал папа, - как все захлопали, когда Эзоп воскликнул: где
ваша пропасть для свободных людей?" - мы возвращались с одурманивающего
спектакля "Лиса и виноград". "Только такие дураки, как ты, верят, что это
что-то значит", - с нежностью усмехался дядя Сюня, и мне тоже казалось, что
грезе недостаточно быть просто грезой. Но папа стоял на своем:
"Только такие дураки, как ты, не понимают, что о свободе мечтают
все", - и я изнывал от зависти к их героическому прошлому, к их манере
становиться друг с другом совершенно неузнаваемыми: "Дурак".
- "От дурака слышу".
Дядя Сюня с семейством занимал комнату в безбрежной коммуналке, но