"Павел Иванович Мельников-Печерский. Бабушкины россказни " - читать интересную книгу автора

люди, что и мы... Слышишь, mon petit?.. Самое себя к холопам приравняла!..
Никто, говорит, не волен с своего человека за провинность взыскать...
Понимаешь, голубчик, куда клонила?.. А все философия да поганые книги, что
по целым ночам читала!.. Все, бывало, у нее Жан-Жак да Жан-Жак, - вот тебе и
Жан-Жак!.. Подлым вольности захотела!.. Да ведь вольность-то дана, mon
pigeonneau, шляхетству, дворянскому корпусу за службы дедов и прадедов, а
Настасья Петровна моя хамовой породе захотела вольности!.. Знатные персоны
за то очень на нее сердились и грозились укоротить язычок Настеньке -
значит, либо в монастырь на смиренье, либо в сумасшедший дом за решетку...
Испужалась, надо думать - перестала... Ну сам посуди, mon cнur, пристойно ли
девке таким манером рассуждать! Ничуть не славно и совсем даже неловко!..
Завсегда у нее в голове беспорядок был!.. Потому и звали ее "порченой".
А то какая еще у нее дурь в голове была. Летом Боровковы жили на даче,
а прежде, когда Настенькина мать здорова еще была, в подмосковную они
ездили. В деревне-то, как ты думаешь, что она? С бабами да с девками
деревенскими была запанибрата... Вот до какого безобразия дошла!.. И что еще
выдумала - стала к отцу с матерью приставать, чтоб наняли дьячка деревенских
ребятишек грамоте учить... Умора!.. Ну с какой стати мужику грамоте уметь?
Крестьянское ль это дело? Мужик знай пахать, знай хлеб молотить, сено
косить, а книги-то ему зачем в руки. Да дай-ка ему книгу-то - пропьет ее в
первом питейном... Ну, Боровков Петр Андреич на такую глупую причуду
любезной дочки не согласился однако... А тут по скорости с женой его удар
приключился, в деревню ездить перестали, так Настенькины затеи и не пошли ни
во что...
Было уж ей тридцать годов, а по-прежнему была из себя хороша, кажется,
краше еще с летами-то делалась... А замуж не шла и выходить не хотела...
Много петиметров из самых знатных персон по ней помирало, однако ж она тому
не внимала и мушек с виска да с левой бровки ни для кого не сняла... А
охотников до нее было много, отбою от женихов не было. Оно и понятно: девка
не бесприданница - в Кеславле с деревнями в Зимогорской губернии тысячи
полторы домов, красота на редкость. Придворные кавалеры и гвардии офицеры
деклярасьоны ей объявляли, только Настенька речи их меж ушей пропущала и
хоть бы раз для кого на правой стороне губки мушку приклеила: осмелься,
дескать, и говори...
Иные господчики, по старому обычаю, свах засылали... Однако ж не было
им ни привету... ни ответу... А тех, которым, по женихову сродству и по его
position dans le monde {положению в свете (франц.)} можно было наругаться
маленько, Петр Андреич с репримандами со двора спускал.
Кого ждала Настенька - какого царевича, какого королевича - не знаю. А
и то надо сказать, mon cнur, что ведь и на самом деле царевич к ней раз
присватался - не пошла. Пьет, говорит, очень, да нос больно велик. Из
выезжих был: из грузинских, не то из имеретинских - много тогда этаких
царевичей на Пресне в Москве проживало. Только уж дураковаты были, да на
придачу горькие пьяницы и драчуны.
По времени все возненавидели Настеньку. Все стали ей косые взгляды
казать: старые девки и дамы за то, что про воспитанниц неумно говорила да
сплетни ихние на чистую воду выводила, молодые красоте ее завидуючи,
петиметры за ее sang-froid, а благородное шляхетство за неподобные речи
насчет холопов... Самых что ни на есть знатнейших людей супротив себя
поставила. Можешь себе вообразить, mon pigeonneau, сановников-то самых,