"Герман Мелвилл. Писец Бартлби (Уолл-стритская повесть)" - читать интересную книгу автора

знал, чего ему нужно. А если ему что и нужно было, так это вовсе избавиться
от стола, за которым переписывают бумаги. Его болезненное честолюбие
выражалось, между прочим, и в том, что он любил принимать каких-то
сомнительных посетителей в изношенных сюртуках, которых называл своими
клиентами. Более того, мне было известно, что он не только занимается иногда
мелкими политическими махинациями, но по временам обделывает кое-какие
делишки в суде или торчит у дверей Гробницы. Однако у меня имеются основания
полагать, что один из субъектов, явившихся к нему в мою контору, о котором
он с важностью отзывался как о клиенте, был попросту кредитором, а
юридический документ, им принесенный, самым обыкновенным счетом. Но при всех
своих недостатках, на которые я частенько досадовал, Кусачка, так же как и
его соотечественник Индюк, был мне очень полезен; писал он быстро и
аккуратным почерком и, когда давал себе труд, умел держаться не без
благородства. К тому же он всегда был одет как подобает джентльмену и этим
косвенно способствовал доброй славе моей конторы. Что же касается Индюка,
то, если б я не держал ухо востро, он мог серьезно повредить моей репутации.
Платье его вечно лоснилось и пахло трактиром. Панталоны в летнюю пору сидели
мешком. Сюртуки были из рук вон, к шляпе прикоснуться противно. Но шляпа его
была мне безразлична, поскольку он, как из врожденной вежливости, так и по
скромному своему положению, снимал ее, не успев войти в комнату. Не то
сюртук - о сюртуках его я неоднократно заводил разговор, но без всякого
толку. Дело, вероятно, заключалось в том, что ему было просто не по карману
щеголять одновременно и таким лучезарным лицом, и в лучезарных сюртуках. По
остроумному замечанию Кусачки, свои деньги Индюк тратил главным образом на
красные чернила. И вот однажды зимой я подарил Индюку вполне приличный
сюртук со своего плеча - серый сюртук на вате, необыкновенно теплый и с
застежкой от колен до самого горла. Я надеялся, что Индюк оценит такое
внимание и умерит свое буйное поведение в послеобеденные часы. Но нет. Я
даже склонен к мысли, что этот мягкий и теплый стеганый сюртук возымел на
него пагубное действие - ведь известно же, что лошадь вредно перекармливать
овсом. Да, да, точно так же, как про норовистую лошадь говорят, то она
бесится от овса, так Индюк стал беситься от нового сюртука. Он сделался
положительно дерзок. Он был из тех людей, которым довольство не впрок.
Насчет тайных грешков Индюка у меня давно сложилось свое мнение, зато в
отношении Кусачки я был твердо убежден, что при всех прочих своих пороках он
был по крайней мере человеком непьющим. Но сама природа, казалось, взялась
быть при нем виноторговцем и при рождении столь щедро наделила его
раздражительным, спиртуозным нравом, что никаких последующих возлияний ему
уже не требовалось. Когда я вспоминаю, как в тишине моей конторы Кусачка,
бывало, внезапно вскакивал с места и, согнувшись над своим столом, широко
раскинув руки, хватал его и принимался со скрипом и стуком возить по полу,
словно бы стол этот был злобным одушевленным существом, взявшим за правило
во всем поступать ему наперекор, мне становится ясно, что ни в каких
горячительных напитках Кусачка не нуждался.
На мое счастье, раздражительность и нервозность Кусачки, в силу особой
своей причины - несварения желудка, проявлялись главным образом по утрам,
тогда как во вторую половину дня он вел себя более или менее смирно. Таким
образом, поскольку Индюк начинал куражиться лишь после полудня, мне не
приходилось терпеть их чудачества одновременно. Приступы их сменяли друг
друга, как караул. Когда накатывало на Кусачку, Индюк был тих, и наоборот. И