"Герман Мелвилл. Писец Бартлби (Уолл-стритская повесть)" - читать интересную книгу автора

отверстия в куполе собора. Для полного удобства я отгородил тот угол
зелеными ширмами, которые совершенно скрывали Бартлби от моих глаз, хотя
голос мой он всегда мог слышать. Так мне удалось сочетать обособленность и
приятное общество.
Сначала Бартлби писал невероятно много. Он, казалось, изголодался по
переписке и буквально пожирал мои бумаги, не давая себе времени их
переваривать, работал без передышки, и при дневном свете, и при свечах.
Усердие его радовало бы меня еще больше, будь он повеселее. Но он писал
молча, безучастно, как машина.
В обязанности переписчика входит, разумеется, и проверка написанного
им, слово за словом. Когда в конторе двое или больше писцов, они помогают в
этом друг другу: один читает копию, другой следит по оригиналу. Дело это
скучное, томительное и усыпляющее. Я легко могу себе представить, что
некоторым людям сангвинического темперамента оно было бы просто не под силу.
Так, например, едва ли столь горячий и беспокойный человек, как поэт Байрон,
уселся бы по своей воле проверять с Бартлби юридический документ, страниц
этак на пятьсот, исписанных убористым кудрявым почерком.
Временами, когда работа бывала спешная, я сам сличал какой-нибудь
короткий документ, вызывая в помощь себе Индюка или Кусачку. Поместив
Бартлби за ширмами так близко от себя, я, между прочим, имел в виду
пользоваться его услугами в таких вот пустячных случаях. И вот на третий,
помнится, день его пребывания у меня, еще до того, как возникла нужда
сличать что-либо им написанное, я, торопясь закончить одно небольшое дело,
кликнул Бартлби. Поскольку я спешил и, естественно, ожидал, что он немедля
повинуется, я не отрывал глаз от документа, лежавшего передо мной на столе,
а правую руку с копией протянул вбок, так, чтобы Бартлби, появившись из
своего убежища, мог тотчас же схватить бумагу и без задержки приступить к
делу.
И вот, сидя в этой позе, я окликнул его и быстро объяснил, что мне от
него нужно, - а именно, проверить со мной небольшой документ. Каково же было
мое удивление, вернее, мой ужас, когда Бартлби, не двинувшись с места,
ответил необыкновенно тихим, ясным голосом:
- Я бы предпочел отказаться.
Минуту я сидел молча, как громом пораженный. Потом мне пришло в голову,
что я ослышался или что Бартлби меня не понял. Я повторил свое распоряжение
как можно отчетливее. Но не менее отчетливо прозвучал и прежний ответ:
- Я бы предпочел отказаться.
- Предпочли отказаться? - переспросил я и, от волнения встав с места, в
два шага пересек комнату. - Что вы мелете? В своем ли вы уме? Я хочу, чтобы
вы считали со мной этот лист, - вот, держите. - И я сунул ему бумагу.
- Я бы предпочел отказаться, - повторил он.
Я пристально посмотрел на него. Худое лицо его было невозмутимо; серые
глаза смотрели спокойно. Ни одна жилка в нем не дрогнула. Будь в его манере
держаться хоть капля смущения, гнева, раздражительности или нахальства -
словом, будь в нем хоть что-то по-человечески понятное, я бы, несомненно,
вспылил и велел ему убираться с глаз долой. Но сейчас мне это и в голову не
пришло - это было бы все равно как выгнать за дверь мой гипсовый бюст
Цицерона. Я постоял, глядя на Бартлби, который тем временем уже опять
углубился в переписку, потом вернулся к своему столу. Это очень странно,
думал я. Как же мне поступить? Однако спешные дела не ждали. Я решил пока