"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

Алексеевича. Это и есть глубочайший, в сущности, единственно жизненный
вопрос всех трех веков раскола. Ну, конечно, тут дело шло не о пустяках - не
о хождении по-солонь, не о двуперстном знамении, а о чем-то действительно
важном, всемирно-историческом: раскол есть бессознательный бунт русского
христианства - "крестьянства" против языческого и господского "обмирщения"
России в "петербургском периоде" русской истории. - "А ты, миленькой,
посмотри-тко в пазуху-то, царь христианский!.. Ты ведь, Михайлович, русак...
Говори своим природным языком, не унижай его и в церкви, и в дому. Как нас
Христос научил, так подобает говорить". Россия "петербургского периода"
заговорила не христианским и не крестьянским, не "природным" языком своим.
Вот что верно понял и высказал раскол - насколько ранее, насколько сильнее,
чем славянофилы, может быть, даже сильнее, чем Достоевский. Что, в самом
деле, увидел бы "христианский царь" Петр, если бы заглянул в свою "пазуху" в
ту минуту, когда подписывал Регламент, или давал подписывать членам Духовной
Коллегии смертный приговор царевичу Алексею? Говоря о неправославном
величании царей в никонианской церкви: "помолимся о державном святом
государе", - "от века несть слыхано, возмущается все тот же неистовый
протопоп, кто бы себя велел в лицо "святым" звать, разве Навуходоносор
вавилонский! Да, досталось ему, безумному! Семь лет быком походил по
дубраве, траву ядяше, плачучи. Хорошо; слава Богу о сем... А то приступу не
было: Бог есмь аз! Кто мне равен? Разве Небесный! Он владеет на небеси, а я
на земли равен Ему! Так-то и ныне близко того". Ежели "близко того" было при
отце, то сделалось еще ближе при сыне.
"Он бог твой, бог твой, о, Россия!" - несколько лет спустя после смерти
Петра пел о нем тоже человек из крестьянства - Ломоносов; это сравнение царя
с Богом только обычная в одах риторика, идущая, впрочем, из подлинного
языческого imperium Romanum: "divus imperator", "Кесарь Божественный",
"Кесарь - Бог". В одной из проповедей своих сочинитель Духовного Регламента,
Феофан Прокопович, еще при жизни Петра называл его в лицо и всенародно
"Христом"; - конечно, и это тоже риторика второго христианского imperium
Romanum, Византии: "христос" тут с маленькой буквы, в смысле "помазанника
Божьего". Но под этою несколько жуткою для нас игрою слов не скрывается ли
очень глубокая, старая для Европы, новая для России религиозно-политическая
мысль о совершенном подчинении "Кесареву" "Божьего", церковного
государственному - та самая мысль, которою проникнут и Духовный Регламент?
Раскольники XVIII века вспомнят этот стих Ломоносова о "боге России" и с
ужасающею искренностию, до мученических кровей, до самосожжений в срубах,
поверят, будто бы Петр действительно, подобно "нечестивейшему из царей
Навуходоносору", делал себя Богом, говорил: "Бог есмь аз!" и что,
следовательно, тот, кого сочинитель Духовного Peгламента, только играя
словами, называл "христом", уже без всякой игры слов, в самом страшном,
точном смысле, есть Антихрист. И в этой чудовищной легенде о
Петре-Антихристе выразит народная мистика свой самый глубокий, испытующий
вопрос об отношении русского самодержавия к русскому православию - идеи
"Человекобога" к идее "Богочеловека".
Страшен удар, нанесенный церкви Петром, и то состояние, в которое он
поверг ее, действительно, похоже на состояние "паралича". Но в том-то и
обнаружилась уже не историческая, а сверх-историческая, мистическая крепость
церкви, что и этот удар был для нее спасителен, что и Петр, думая, сделать
церковь орудием своим, сам оказался лишь орудием Высшей воли.