"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

несколько месяцев до похода в Россию. - "Александр Македонский отправлялся
из такой же дали, как Москва, чтобы достигнуть Ганга... С крайнего конца
Европы мне нужно теперь приняться за Азию... Это будет предприятие
гигантское, я согласен, но возможное в XIX веке..." В ноябре 1811 года
говорил он Прадту с порывом сильного чувства: "Через пять лет я буду
владыкой мира: остается только Россия, но я раздавлю ее. Il ne reste que la
Russie, mais je l'ecraserai".
Действительно ли, однако, взвесил он возможности "гигантского
предприятия"? Отдал ли себе ясный отчет в трудностях неимоверного замысла -
"раздавив Россию", перешагнуть через нее в Азию? Или шел слепо, даже, может
быть, преднамеренно слепо, закрыв глаза, увлекаемый силами, которые казались
другим и ему самому "роковыми"? Знал ли с точностью, достойною "великого
реалиста", как из глубочайшей древности, под сенью византийских преданний, в
самодержавии московских великих князей и царей подземно росла идея всемирной
монархии, "третьего русского Рима" ("Москва есть третий Рим, - писал еще в
XVI веке Савва Спиридон, - четвертому же Риму не быть вовеки") - идея, хотя
менее сознательная, но зато более исторически жизненная, более цепкими
корнями уходящая в землю и потому, может быть, более несокрушимая, чем его
собственная идея?
Предчувствовал ли он также, что в этом небывалом поединке Восточного и
Западного Кесаря суждено ему, Наполеону, стать лицом к лицу не только с
императором Александром I, но и с более таинственным противником - русским
народом?
Сколько бы ни говорили нам о голоде, снегах и морозах, как
единственной, будто бы, причине поражения великой армии, остается открытым
вопрос: была ли и внутренней причиной этого поражения только не принятая в
расчет гениальным полководцем стихия русской природы или также и стихия
русского духа? Во всяком случае, нам слишком хорошо известно, что чем-то
существенным война Двенадцатого года отличается от всех прежних русских
войн, что война эта действительно в памяти и сознании всего народа -
народная - первое и единственное, со времени Петра Великого, -
всемирно-историческое русское действие. Все прежние войны, от Полтавы до
Суворовских походов, были, более или менее, блестящими, разумными или
произвольными действиями верховной власти, которая вела за собою народ;
только здесь, впервые, власть и народ идут вместе, и даже в некоторых
случаях власть идет за народом; мысль и воля народа становятся верховною
властью. Здесь произошло нечто, с нашей внутренней русской точки зрения,
почти невероятное, подобное чуду: бездна, вырытая преобразованиями Петра,
как будто на мгновение исчезла, и весь русский народ встал как один человек.
Какая-то новая, еще темная, едва пробуждавшаяся мысль и воля русского
Востока встретилась с лучезарно-ясною, завершившеюся мыслью и волею
величайшего из героев Запада, воскресителя древнеримской идеи, из которой,
по выражению Достоевского, "составилась вся цивилизация европейского
человечества", для которой "одной оно и живет". И эта невидная, скрытая, как
молния в тучах, но, вместе с тем, как молния, всю Россию пронизавшая мысль
была: Наполеон - Антихрист; эта воля была: восстать на Антихриста, спасти
себя от беспощадного вывода западноевропейской культуры - не быть
раздавленным, как мертвое тело, "двунадесятью языками".
Наполеон - Антихрист. И патриарх Никон, боровшийся с царем Алексеем,
подобно римским папам, из-за мирской власти церкви, тоже - Антихрист. И Петр