"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

I, который, продолжая дело Московских царей и сознавая себя "наследником
древних Кесарей", присвоил себе древнеримский титул "Императора", который
так же, как Бонапарте, по следам Александра Великого стремился в Индию и мог
бы повторить по поводу духовного регламента слова Наполеона: "Посредством
светского я буду управлять духовным", - для самой чуткой, религиозной части
русского народа был Антихристом. Что значит это, ни у одного из других
народов с такою силою никогда не проявлявшееся, кажущееся столь нереальным,
по своим источникам, и, однако, столь реальное, по своим историческим
действиям, ожидание русским народом Антихриста, ожидание конца мира, Второго
Пришествия? Что значит эта напряженная, как бы напуганная чуткость, эта
вековечная и ежеминутная готовность на борьбу со "зверем, выходящим из
бездны", с тем, кто сказал Христу: "Тебе дам власть над всеми сими царствами
и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее"? Есть ли это только
"тьма непросвещения", признак средневекового варварства, из которого и
доныне Россия не вышла, или же нечто большее, более тонкое, сложное,
загадочное, какая-то еще младенческая, недодуманная, но уже могущественная
мысль - первые фантастические тени какого-то чуть брезжущего утра?
Во всяком случае, Наполеону оказана была в России чрезмерная честь,
такая, какой и в Европе ему никто не оказывал, этим названием "антихрист".
Но вместе с тем, может быть, именно здесь-то и почувствовал русский народ
последнее величие в замыслах того, кто и Пушкину недаром являлся, как

Посланник Провидения,
Свершитель роковой безвестного
веления, -

почувствовал неизбежную связь наполеоновской всемирной монархии,
"всемирного единения" - с религией. Да, что-то было здесь понято, угадано
Россией в этом "сумасшедшем" ("L'Empereur est fou, completement fou", -
говорил Декрэ Мармону), чего и в Европе никто не понял; как будто подслушана
самая тайная, дерзкая, безумная мечта его: "Я создавал религию".
Наполеон не "раздавил" России: он ею сам был раздавлен, и вместе с тем,
по выражению Пушкина, -

Он русскому народу
Высокий жребий указал.

Удар Петра разбудил лишь тело, удар Наполеона - душу России. И ответом
на страшный удар было не только великое всемирно-историческое действие
Двенадцатого года, но и великое, всемирно-историческое созерцание -
современная русская литература от Пушкина до Л. Толстого. Недаром же, именно
в это время, то есть после Двенадцатого года, зародилась муза Пушкина. И
молодого Пушкина и Лермонтова - первые, еще неясные, отроческие думы русской
поэзии привлекал образ Наполеона.
Этот же самый образ сделался средоточием и тех двух великих
произведений, которые окончательно дали русской литературе всемирное
значение: Наполеон, как исторический, реальный образ в "Войне и мире" Л.
Толстого, как воплощение нравственной идеи, как предмет психологического
исследования об отношении героя к добру и злу - в "Преступлении и наказании"
Достоевского.