"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного
императорского приветствия. - Он вошел, быстро подрагивая на каждом шагу и
откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая короткая фигура с
широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью
имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие
сорокалетние люди".
В сущности, это явление Наполеона - первое, хотя только в предпоследней
части "Войны и мира": раньше мелькал он в тумане исторической дали, в
пороховом дыму сражений, как "маленький человек с белыми руками". Зато
здесь, как и всегда в подобных случаях у Л. Толстого, мы видим, с
поразительною ясностью, с необыкновенным, даже как будто несколько
пресыщающим обилием чувственных подробностей, внешний облик, главным
образом, тело, именно живое тело, но не живое лицо Наполеона - а если и
лицо, то как часть, как продолжение, а не одухотворяющее завершение тела, не
выражение личности. Внешнему, так сказать, анатомическому строению тела -
"выступающий круглый живот, короткие ноги, жирные ляжки, широкие толстые
плечи" - соответствует и внешнее анатомическое строение лица - выступающий
подбородок, широкий лоб, - и очень искусная черточка, которая закрепляет
связь этого образа с исторически-приглядевшимся портретом Наполеона -
отдельная "прядь волос", которая спускается "по средине лба"! Да, все
внешнее наглядно, ясно, точно, но, вместо утреннего выражения - только
опять-таки внешнее, условное, застывшее "императорское приветствие".
Не довольствуясь тем, что показал нам тело Наполеона в одежде, Л.
Толстой раздевает и показывает его голым. Утром, накануне Бородина, когда
император оканчивает свой туалет, и один из двух камердинеров растирает его
щеткою, а другой брызгает одеколоном, мы видим опять "выхоленное тело
императора", "толстую спину", "обросшую жирную грудь", "жирные плечи", как
будто каждую выпуклость мускулов и мышц этого голого тела, словно опять-таки
в превосходнейших анатомических рисунках.
Далее, как всегда у Л. Толстого, черточка прибавляется к черточке,
подробность к подробности, соединяясь в один живой, животный образ. Уже и
здесь нам чувствуется какое-то особое, хотя еще едва уловимое, направление,
наклонение этих подробностей. Мы еще не знаем, но угадываем, что они ведут
куда-то. Не намекает ли, например, "постоянный запах одеколона" на
неизменную, даже во всех трагических случайностях войны, заботливость
императора о своем "выхоленном теле"? "Кавалерийский глаз Ростова" заметил,
что Наполеон "дурно и не твердо сидит на лошади". Недостаток в верховой
езде, общая ленивость и неподвижная грузность тела, склонность к ожирению
сорокалетнего человека, желтый цвет опухшего лица не напоминают ли о
сидячей, нездоровой, телесно-праздной, исключительно умственной жизни, так
же, как знаменитое "дрожание левой икры", по поводу которого Наполеон
говорил впоследствии: "Дрожание моей левой икры есть великий признак!" - о
несдержанности, неспособности владеть собою, своими чувствами, даже своими
нервами и, вместе с тем, о привычке, свойственной избалованным людям, видеть
в слабостях своих силу? Недаром так пристально следит художник и за
"маленькой, красивой, белой ручкой", в которой Бонапарте держит судьбы мира,
и которой посылает на смерть сотни тысяч людей, как "мясо для пушек". Особое
значение имеет и насморк Наполеона. "На этих людях не тело, а бронза", -
говорит Раскольников о Наполеоне. Но мы уже видели голое тело героя, такое
же тело, как у всех людей, такое же "человеческое мясо", которое только у