"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

окружающих не отразился бы в форме великого деяния". - У него "блестящая и
самоуверенная ограниченность". - "Ребяческая дерзость и самоуверенность
приобретают ему великую славу". - У него "глупость и подлость, не имеющие
примеров" - "последняя степень подлости, которой учится стыдиться всякий
ребенок". - Он - "разбойник вне закона".
Так вот что скрывалось за этою волнующею, грозною неподвижностью
"маленького человека с белыми руками", с "глазами, устремленными вдаль" -
совершенная подлость, совершенная глупость.
Нет ли, однако, противоречия в соединении этих двух признаков, которыми
Л. Толстой не только в объяснительной статье, но отчасти и в самом романе
определяет личность Наполеона? Казалось бы, одно из двух: или совершенная
глупость, или совершенная подлость. В самом деле, не предполагает ли
известная степень злой воли - известной степени ума, по крайней мере,
сообразительности, ловкости, той животной хитрости, которою обладает,
например, и такой негодяй, как Лаврушка? И наоборот, известная степень
глупости не предполагает ли своего рода невменяемости? Если Наполеон глуп
настолько, что правой руки не умеет отличить от левой, как и представляется
Л. Толстому, то может ли быть речь о каких-либо "злодеяниях"?
Но в том-то и дело, что Л. Толстой, в сущности, вовсе не определяет, не
разлагает личности Наполеона, а только уничтожает ее: совершенная
"подлость" - молот, совершенная "глупость" - наковальня; и личность
Наполеона расплющивается между этим молотом и наковальнею. "Это уж не
литература, а исправительное наказание! - тут нарочно собраны все черты для
анти-героя", - восклицает одно из действующих лиц Достоевского. Да, именно
нарочно, искусственно собраны в этом Наполеоне все черты "анти-героя". Л.
Толстой не исследует, не изображает, а просто раздевает и по голому телу,
которое оказывается вовсе не "бронзою", по живому человеческому телу,
"человеческому мясу", подвергает "исправительному наказанию" этого
"полубога": "Смотрите, чему вы верили! Вот он!" И, в конце концов, остается
от Наполеона не маленький, но все-таки возможный, реальный человек, не
гадкое и жалкое, но все-таки живое лицо, а пустота, ничто, какое-то серое,
мутное, расплывающееся пятно: Л. Толстой раздавил Наполеона, как насекомое,
так что от него - "только мокренько".
Является, однако, вопрос: каким же образом такой идиотик, такой
крошечный, даже как бы несуществующий, мерзавец достиг почти сказочной
власти? Или вся история Наполеона - только игра диких случайностей?
"Нет, - отвечает Л. Толстой, - смысл этого глубже и таинственнее: не
случайность, а невидимая рука водила" Наполеоном. "Распорядитель", окончив
драму и раздев актера - (не точно ли так же, как сам Л. Толстой, исполняющий
роль "Невидимой Руки" в своем романе, "раздевает" Наполеона?) - показал его
нам:
- Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я
двигал вас?
Что это значит? Самая ли это пламенная молитва или самое холодное
кощунство?
Бог заставляет людей, как бездушных кукол, плясать и кривляться,
совершать злодейства, избивать друг друга, проливать реки крови только для
того, чтобы в конце представления раздеть главного актера, главного шута
Своего, вознесенного Им на степень божеского величия, и показать людям,
злорадствуя: не он, а Я двигал вас, то есть - не он, а Я обманывал, водил за