"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

подобного. У него нет ни любви, ни ненависти к людям: он один - все для
себя - il n'ya due lui pour lui - остальные существа лишь цифры. - Я
чувствовала в душе его глубокую иронию, которой не могло избегнуть ничто
великое и прекрасное, ни даже собственная слава его, потому что он презирал
народ, в котором заискивал. - Все для него было только средством или целью;
ничего непроизвольного ни в добре, ни во зле - никакого закона, никакого
отвлеченного нравственного правила".
Неотразимое впечатление "страха" производил Наполеон не только на людей
внимательных, вдумчивых, которые приглядывались к нему, но и на самых
легкомысленных, поверхностных, которые проходили мимо него. Так, в Альберга,
генерал Ожеро, грубый и наглый, предубежденный против маленького выскочки
Бонапарте, этого "уличного генерала", которого только что прислали им из
Парижа, готовится встретить его дерзостью, но, когда тот появляется, Ожеро
немеет; и, лишь выйдя от него и опомнившись, разражается бранью и в то же
время признается Массэна, что "этот сукин сын, маленький генерал, напугал
его"; он не может объяснить себе того чувства, которым он был раздавлен "при
первом взгляде" на Бонапарте - l'ascendant dont il s'est senti ecrase au
premier coup d'oeil. - "Это больше чем человек", - говорили Беньо
администраторы Дюссельдорфа. - "Да, - возразил Беньо, - это - дьявол". И
даже в его отсутствие продолжается это "магическое действие", этот "страх".
Как неумного Ожеро, как простодушных администраторов Дюссельдорфа, так
и самого трезвого, уравновешенного из современных людей - Гете, во время их
свидания в Эрфурте 2 октября 1808 года, поразила личность Наполеона: Гете
сразу в ней почувствовал нечто как бы сверхъестественное или, по его
собственному выражению, "демоническое". - "Er hatte kein grosseres
Erlebniss, als jenes ens realissimum, gennant Napoleon". - "Во всей жизни
Гете не было большего события, чем это реальнейшее существо, называемое
Наполеон", - замечает по этому поводу Ницше ("Gotzendammerung". 1899).
В так называемом "эгоизме", обыкновенном человеческом себялюбии,
самолюбие, самоутверждение, самовозвеличение - инстинкт более поздний,
производный - ограничиваясь более первобытными и могущественными инстинктами
самосохранения, никогда не переступает за известные пределы: вот почему
обыкновенный эгоизм всего чаще приводит людей не к великой трагической
гибели, а к благоразумной и благополучной серединной пошлости. Вместе с тем,
по самой природе своей, эгоизм - скрытен, ибо тот же инстинкт самосохранения
учит его скрываться под маскою самоотречения, самопожертвования - любви к
другим. И чем он сильнее, тем искуснее умеет пользоваться этою маскою не
только перед другими, но и перед самим собою. Никогда не называет он себя по
имени, никогда не забывает, достигая "последней степени подлости", что этой
подлости "учится стыдиться всякий ребенок".
В эгоизме Наполеона или в том, что кажется у него "эгоизмом", прежде
всего поражает изумительная откровенность, бесстыдная, или только
нестыдящаяся нагота.
Непроизвольно (в этом именно и заключается та непроизвольность в
существе Наполеона, которой в нем искала и не нашла m-me de Stael) он
смотрит на себя, по выражению Меттерниха, "как на существо единственное в
мире, созданное, чтобы властвовать". - "У меня, - признается однажды он сам
Редереру, - нет честолюбия". И потом прибавляет с обычной ясностью
самонаблюдения: "а ежели есть, то такое естественное врожденное, связанное с
моим существованием, что оно как бы кровь, которая течет в моих жилах,