"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

воздух, которым я дышу". - "Я имею право на все ваши жалобы возражать вечным
Я", - ответил он однажды на заслуженные упреки одного близкого ему человека
и затем прибавил: "Я не похож ни на кого; я не принимаю ничьих условий". -
"Je suis a part de tout le monde; jen'accepte les conditions de personne". -
На поле сражения, в минуту опасности обращается он к армии с неотразимым
простодушием и уверенностью: "Солдаты! мне нужна ваша жизнь, и вы должны мне
пожертвовать ею". Наедине с самим собою, в минуту тихого раздумья и
углубления в собственную совесть, решает он спокойно: "Я не такой человек,
как все, и законы нравственности или общественных условий не могут для меня
иметь значения". - "Je ne suis pas un homme comme les autres, et les lois de
morale ou de convenance ne peuvent etre faits pour moi".
Но всего удивительнее то, что этого себялюбия, странного, ни на что не
похожего, как будто самому себе противоречащего, само себя уничтожающего, не
останавливают, повторяю, никакие инстинкты самосохранения - ни даже самый
глубокий и цепкий из них - инстинкт продолжения рода, продолжения своего я,
своей личности в будущем: для Наполеона как будто вовсе нет будущего; один
из государей, не заботится он о своих наследниках: "Замечательно, - говорит
Меттерних, - что Наполеон, непрерывно, изменяя политические отношения всей
Европы, до сей поры не сделал ни шага, чтобы обеспечить существование своих
преемников". - "Мой брат, - говорил Иосиф Бонапарт в 1803 году, - хочет дабы
люди до такой степени чувствовали потребность в нем, в его существовании,
дабы оно было для них таким благодеянием, - чтобы того времени, когда его не
будет, они и представить себе не могли без ужаса". Конец его - конец мира. И
он постоянно чувствует в себе, в своем Я этот конец, этот вечный предел, эту
переднюю высшую точку, за которой уже нет ничего: нет прошлого, нет
будущего, есть только настоящее, только вечное мгновение, вечное Я, Я - одно
для себя, "все для себя".
Подобное себялюбие, может быть, страшно, чудовищно и безумно, но уж, во
всяком случае, не благоразумно, не серединно, не пошло - не обыкновенный
человеческий эгоизм. "Он создает из идеального, из невозможного", -
признается сам умеренный и позитивный Тэн. - "В замыслах его великое
становится безмерным, безмерное вырождается в безумное". - "Император сошел
с ума, - шепнул однажды Декре на ухо Мармону, - окончательно сошел с ума: он
отправит нас всех к черту, и кончится все это ужасающею катастрофою".
Наполеон, как будто предчувствуя неизбежность "катастрофы", этот
конец - сам идет к нему, торопит его.
"Желающий сберечь душу свою потеряет ее, и потерявший ее сбережет" - с
этим положением нравственности, как будто диаметрально-противоположной
нравственности Наполеона, он в одной точке сходится: он ведь тоже не
бережет, а теряет душу свою. Его себялюбие переступает за все естественные
пределы, в которых возможно сохранение личности: он знает, что должен
погибнуть, и все-таки стремится к этой гибели, без страха, без сожаления,
без раскаяния.
"Конечно, я люблю власть - но я люблю ее, как художник, как музыкант
любит свою скрипку: я люблю ее за звуки, созвучия, гармонии, которые я из
нее извлекаю". Какое странное признание! Вот, кажется, один из ключей к
самой таинственной стороне его существа. Не только герой созерцания, как
Данте и Микель-Анжело, но и художник действия, как Цезарь и Александр. Герой
и художник своей собственной трагедии: сочиняет и живет ею. Единственный
страх, угрызение его в том, что он не успеет, не сумеет и сыграть ее и