"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

лучи кроткого и величественного света, и вот, он уже чувствует себя
захваченным этими лучами, он слышит его голос - этот ласковый, спокойный,
величественный, и, вместе с тем, столь простой голос. Как и должно было быть
по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались
звуки голоса государя: - "Павлоградские гусары?" - вопросительно сказал
он. - "Резерв, ваше величество!" - отвечал чей-то голос, столь человеческий
после того нечеловеческого голоса, который сказал: "Павлоградские гусары?""
Но вот, после Тильзитского свидания, совершается нечто для Ростова
непостижимое: солнце его, император Александр, из расчетов лукавой политики,
делается не только союзником, но и сердечным другом выскочки Бонапарте,
кровопийцы, изверга, "разбойника вне закона". В уме Ростова "происходила
мучительная работа, которой он никак не мог довести до конца. В душе
подымались страшные сомнения": зачем война? зачем вся эта пролитая кровь?
эти бесчисленные человеческие жертвы? Однажды, среди товарищей, тоже
недовольных миром - "еще бы подержаться, Наполеон бы пропал" - "вдруг на
слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал
кричать с горячностью, ничем не оправданною и потому очень удивившею
офицеров: "И как вы можете судить, что было бы лучше! - кричал он с лицом,
вдруг налившимся кровью. - Как вы можете судить о поступках государя, какое
мы имеем право рассуждать? Мы не можем понять ни цели, ни поступков
государя!.. Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего...
Умирать велят нам, так умирать... Не нам судить. Угодно государю императору
признать Бонапарте императором и заключить с ним союз - значит так надо. А
то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого
не останется. Этак мы скажем, что Бога нет, ничего нет"".
В эпилоге, когда война с Наполеоном кончена, Николай Ростов уже в
зрелых летах, отец семьи, рассудительный, спокойный, по поводу высказанных
Пьером сомнений в нравственном достоинстве Аракчеевских влияний на
государя - "в душе своей, не по рассуждению, а по чему-то сильнейшему, чем
рассуждение, зная несомненную - (несомненную для кого? только для Ростова
или также для Толстого?) - справедливость своего мнения о том, что Пьер
ошибается, и что в России все благополучно, - восклицает в порыве сильного
чувства: "Я вот что тебе скажу!.. Доказать я тебе не могу. Ты говоришь, что
у нас все скверно, и что будет переворот; я этого не вижу; но ты говоришь,
что присяга - условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший друг мой,
ты это знаешь, но составь вы тайное общество, начни вы противодействовать
правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему.
И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить - ни на секунду
не задумаюсь и пойду. А там суди, как хочешь"".
Какова вера Николая Ростова - не "рассуждение", а именно вера,
недоказуемое откровение, то самое, что и дает твердость этому "столпу
отечества", столпу семьи и брака, долга и совести, столпу мира в "Войне и
мире"; такова его религия: с нею он жил, с нею и умер. Ничего иного нет у
Николая Ростова. Конечно у Льва Николаевича Толстого есть и кое-что иное. Но
есть ли у него - не у теперешнего, а у того, кто создал "Войну и мир", т. е.
все-таки у величайшего, подлинного Льва Толстого - есть ли не только
противовес, но и решающий вес, который бы окончательно мог преодолеть и
перетянуть эту столь глубоко не "христианскую", даже, с известной точки
зрения, прямо антихристианскую - "антихристову" религию?
Ростов добродетелен, так же добродетелен и еще менее умен, чем князь