"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

водруженное на самой вершине исполинского здания "Войны и мира" - детские
пеленки "с желтым пятном, вместо зеленого". С другой стороны, как последний
вывод из религиозного восторга единения с человеческою громадою, с
божественно "круглым целым" - этот крик сердца, эта покорность Николая
Ростова "нечеловеческому голосу" уже не Александра Благословенного, а отнюдь
не благословенного Аракчеева, эта ужасающая готовность без "рассуждений", на
основании "чего-то сильнейшего, чем рассуждение", "идти с эскадроном рубить
своих лучших друзей".
Однажды Пьеру, занятому масонскими мыслями, снится вещий сон: ему
"представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок-учитель, который в
Швейцарии преподавал ему географию. - "Постой", - сказал старичок. И он
показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар (т. е.
опять-таки нечто геометрически "круглое", "совершенно круглое",
каратаевское, пифагорейское) - шар, не имеющий размеров. Вся поверхность
шара состояла из капель, плотно сжатых между собою. И капли эти все
двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной
разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватив
наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда
уничтожали, иногда сливались с нею. - "Вот жизнь", - сказал
старичок-учитель. - "Как это просто и ясно", - подумал Пьер. - "В середине
Бог, и каждая капля стремится, расширившись, в наибольших размерах отразить
Его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности,
уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот - разлился и
исчез. - Понимаешь ты?" - сказал учитель".
Большого художественного значения сон этот не имеет; но он проливает
неожиданный свет на все религиозное и философское миросозерцание Л.
Толстого.
В шаре (центр которого Бог, т. е. последнее отрицание отдельных
человеческих Я - вечное Не-Я, а поверхность состоит из отдельных частиц
совершенно круглого целого, отдельных человеческих Я) в этом шаре существуют
два противоположные движения частиц - одно от поверхности к центру, от Я к
Не-Я, другой от центра к поверхности, от Не-Я к Я; движение от человека к
Богу и движение от Бога к человеку; течение нисходящее и восходящее,
центростремительное и центробежное.
В первом, т. е. центростремительном, находится Платон Каратаев,
который, совершенно округлившись, сжавшись, "свернувшись калачиком", с такою
безболезненною легкостью умирает, точно засыпает, опускается прямо к
центру - к Богу; здесь же Никита-работник, который "давно привык не иметь
своей воли и покоряться "воле Хозяина""; и Кутузов, у которого нет "ничего
своего", который "презирает ум, знание, патриотическое чувство" и тоже
покоряется воле Хозяина - ходу мировых событий; и обратившийся в
христианство Пьер; и умирающий князь Андрей. Самому Л. Толстому течение это
и только это кажется истинным, добрым, святым, христианским, русским.
В противоположном, центробежном течении находится Наполеон и живой,
мечтающий о славе, князь Андрей: "Я хочу этого, одного этого - я отдам всех
своих близких за минуту славы"; - отдельная капля хочет "расшириться",
"захватить наибольшее пространство", поглотить другие капли, хочет сама
сделаться единым центром шара, Богом. И Л. Толстому течение это кажется
порочным, злым, не христианским, не русским.
Что в грубых мечтах князя Андрея о военной славе (в сущности, не более,