"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

справедливым и добрым небом, которое он видел и понял".
Что же собственно понял князь Андрей в небе и в Наполеоне?
Наполеон, казавшийся ему великим в то время, как он мечтал о военной
славе, о "Георгиевском крестике", - оказался маленьким "перед правдою
смерти", в глазах князя Андрея. Но в глазах читателя, в глазах самого Л.
Толстого с этим воображаемым Наполеоном никакой перемены не произошло.
Маленьким был он, маленьким и остался. Чтобы понять его малость, ни
читателю, ни художнику вовсе не нужно было удара пулей по голове и
бесконечного неба; ведь даже такой лакей, как Лаврушка, разгадал и оценил по
достоинству ничтожество этого условного Наполеона; тут Лаврушка, как это ни
странно, умнее, проницательнее, взыскательнее, даже, по-своему,
аристократичнее, чем князь Андрей.
Что же, однако, произошло бы не с воображаемым Наполеоном Лаврушки и
князя Андрея, а с истинным, историческим? Для Л. Толстого эти два Наполеона
совпадают; но мы видели, что они вовсе не совпадают в действительности.
Князь Андрей не понял Наполеона в жизни; понял ли он его в смерти? Не прошел
ли мимо истинного величия в своем презрении так же, как в своем поклонении
герою? Бессознательно жил князь Андрей, бессознательнее даже, чем Лаврушка;
не бессознательно ли он и умер? Казавшееся ему великим в жизни было
маленьким; может быть, и наоборот; кажущееся ему в смерти маленьким есть, на
самом деле, великое?
Одно, впрочем, мы знаем уже наверное: тем каплям мирового шара,
приснившегося Пьеру, которые в центробежном течении поднялись выше всех
других капель на поверхность и больше всех "расширились, захватили
наибольшее пространство, чтоб в наибольших размерах отразить Бога", - таким
людям, как Пушкин, Байрон, Лермонтов, Ницше, - Наполеон казался не
"маленьким", а великим, хотя еще непонятным, загадочным героем, "свершителем
безвестного веления", и не маленьким тоже, а великим, даже самым великим
злодеем - "Антихристом", казался он людям противоположного течения,
центростремительного, нисходящего к Богу, того течения, в котором находится
Платон Каратаев, - простым русским людям. Так вот вопрос: не величие
Наполеона, признанное князем Андреем, осмеянное Лаврушкою, а другое,
благословенное на вершинах западноевропейской культуры, проклятое в глубинах
русской народной стихии, оказалось ли бы ничтожеством перед правдою смерти и
"высокого неба"?
Несомненно также, что в мелких, тщеславных мечтах своих о Наполеоне
князь Андрей далек одинаково от Наполеона и от Каратаева, от вершин и от
глубин, от капель, ближайших к центру, и от капель, ближайших к поверхности
шара: он - именно в самой середине между центром и окружностью, в той
полосе, где слабеет движение капель, как вверх, так и вниз, где мутнеет в
них отражение Бога; - в полосе всего серединного, мещанского, конечно в
самом широком, метафизическом смысле "мещанского" - всего пошлого тою
"бессмертной пошлостью людской", о которой говорит Тютчев, всего
серединного, посредственного тою "холодною посредственностью", о которой
говорит Пушкин, тоже как раз по поводу отрицателей Наполеона:

Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной
.......................................
Он угождает.