"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

Смерть - вывод из жизни: как поживешь, так и умрешь. Тщеславно жил
князь Андрей, тщеславно и умирает, или близится к смерти, потому что от этой
аустерлицкой раны он еще не умрет. Да, есть "пошлость бессмертная", сильнее
смерти. Этой-то пошлости и не победил князь Андрей, не вышел из этой
"посредственности хладной", по крайней мере, в своем отношении к Наполеону.
Условному герою поклонился и условного отверг, пройдя мимо истинного.
Раздавленный неудачник старается отомстить торжествующему удачнику. Если бы
в смерти достиг он последней тишины и мудрости, если бы "высокое небо" стало
действительно ниже, ближе к нему, то он, может быть, понял бы и связь этого
близкого неба с героем, "посланником Провидения", может быть, прочел бы на
лице, в глазах Наполеона не только "мелкое тщеславие", "ограниченность",
"безучастную радость победы", но и "великую грусть великих людей", и
какую-то земную тайну, земную святость, не меньшую, чем тайна и святость
небесные.
То, что происходит между "высоким небом" и душой князя Андрея, ему
самому и Л. Толстому кажется началом христианства, христианского
"воскресения". Но воскресение ли это в действительности, да и христианство
ли вообще? Не иное ли что-то, хотя по внешности и похожее на христианство?
"Да, все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего,
ничего нет, кроме его", - думает князь Андрей. Ничего нет, есть только небо.
На этом он, однако, не останавливается, "но и того даже нет", то есть и неба
нет. Что же есть? - "Ничего нет кроме тишины, успокоения", то есть, кроме
уничтожения в Боге - Нирваны. С этой точки зрения, какой смысл имеет
сравнение "справедливого и доброго неба" с несправедливым и злым Наполеоном?
Впрочем, и сам князь Андрей сейчас же усомнится в доброте и справедливости
неба. Во имя какой же собственно "небесной" правды отвергает он всякую
правду земную? Со своей новой точки зрения, понял ли он небесное в земной
жизни, в земной смерти? Нет, он понял только, что ничего нельзя понять ни в
земном, ни в небесном. "Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о
ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой значения никто не мог
понять, и о еще большем ничтожестве смерти, смысла которой никто не мог
понять и объяснить из живущих". Не о тайне, не о святости, не о величии
жизни и смерти - он думает только о ничтожестве смерти и о ничтожестве
жизни. Да, последнее слово этой открывшейся ему небесной правды есть именно
только ничтожество, только уничтожение, только отрицание, только вечное Нет
без вечного Да.
Увидев на груди образок княжны Марьи, он вспоминает о ней и об ее
простой христианской вере. "Хорошо бы это было, - думает он, - ежели бы все
было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было
знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее там, за
гробом". Но он этого не знает, он этого никогда не узнает; он даже знает
наверное, что этого никогда не узнает: в этом "наверное" - спрятавшаяся
гордыня, источник вольтеровски-жесткой и желчной - сколь цинической, сколь
пропитанной "посредственностью хладной", усмешки, насмешки его в такую
минуту: "или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной
Марьей?" Нет, никогда не "обратится" князь Андрей и не "станет как дети", не
скажет как дети: "Отец наш небесный!" - "Как бы я счастлив и спокоен был,
ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!" Но нет Отца, нет Сына:
"Кому я скажу это? Или сила - неопределенная, непостижимая (и значит уж,