"Д.С.Мережковский. Павел. Августин ("Лица святых от Иисуса к нам" #1)" - читать интересную книгу автора

вспомнит Павел, может быть, ради споривших с ним только что эпикурейских и
стоических философов, стих Арата, поэта-стоика (Д. А. 17, 18-28), а в
предсмертном письме к Титу (1, 12), о Критской общине, вспомнит стих
тамошнего поэта, Эпименида. Зная этих малых, знает, вероятно, и великих, -
Гомера, Гезиода, трагиков или, по крайней мере, кое-что слышал о них. Петр,
Иаков, Иоанн, - никто из Двенадцати этого не знает и, уж конечно,
благовествуя Распятого, о греческих поэтах не вспомнил бы. "Люди
неграмотные", aggrammatoi, - скажут иудейские книжники о Двенадцати (Д. А.
4, 13).
Это, конечно, только мельчайшая, едва уловимая, черта в лице Павла, но
живая, - в живом: можно и по ней судить о том, как уже страшно далек от тех
рыбаков Галилейских рабби Шаул и римский гражданин Павел: как страшно он
отделен от, ближайших к Иисусу, учеников, а может быть, и от самого Иисуса,
и какой далекий путь к Нему надо будет пройти Савлу. Трещина эта между ними
с волосок, но может зазиять пропастью.
Страшно далек Павел от Двенадцати, но чем дальше от них, тем ближе к
нам. Им подобного не будет уже никогда никого; Павлу подобен будет весь мир.


VII

Первый иудейский философ, Аристобул Александрийский, истолкователь
Пятикнижия, в духе Платона и Аристотеля, кажется, был слишком знаменит в
тогдашнем Рассеянии, чтобы Павел мог не знать его или, по крайней мере, о
нем. Только одним созвучием имен: "Музей - Моисей" - не пленился бы,
конечно, Павел, как Аристобул, и не сделал бы из этого созвучия детски
сказочного вывода, будто иудейская мудрость - учительница эллинской, потому
что праотец ее, Орфей, - "ученик Музея - Моисея".[6] Но с главным учением
Аристобула: "слово Божие не в мертвой букве, а в духе живом", - согласился
бы и Павел.[7]
"Книги Премудрости Соломоновой" он также не мог не знать. В книге этой
слышатся отзвуки всей эллинской мудрости, от Гераклита до Платона, вместе с
отзвуком эллино-египетского тайного Ведения, Гнозиса. Здесь о творении мира
говорится так, что это ближе к "Тимею" Платона, чем к "Бытию" Моисея: мир
творит вместе с Богом, София, Премудрость Божия, - среднее между миром и
Богом, Существо, почти то же, что "Демиург" или "Мировая душа" Платона. И
будущее имя Бога-Слова - "Логос" Филона-Иоанна здесь уже произнесено или
хотя бы только прошептано.[8] И тайный догмат неопифагорейцев и орфиков о
"пресуществовании душ", отразившийся в одном из будущих, главнейших
опытов-догматов Павла, - О Предопределении, prothesis praedestinatio, здесь
тоже слышится: "в утробе матерней, сгустился я в плоть... и ниспал на
землю" - родился; "душу имея добрую (в вечности, до рождения), вошел я и в
чистое тело" - родился во времени (Прем. Сол. 7, 2-3; 8, 20).[9]
Как бы смутно этого всего ни чувствовал Павел, читая книгу эту,
отроком, в Тарсе или, юношей, в Иерусалиме, - он этому не мог не удивиться и
глубоко над этим не задуматься.
"Мудрость Божию, Theou Sofia, в тайне сокровенную, en mysterio, мы
возвещаем, которую Бог предназначил (предопределил, proorisen) прежде всех
веков", - скажет Павел, уже "Апостол язычников" (I Кор. 2, 7-8).
Кажется, Петр будет страшиться и для себя самого этой Павловой