"Д.С.Мережковский. Россия и большевизм " - читать интересную книгу автора

"благороднейших" споров! О чем? Стыдно сказать: о том, возвращаться ли ему в
Россию или не возвращаться, - в последнем счете, как теперь обнаружилось,
поступать ли в торгпредство или не поступать? И вот, когда поступил, - ни
слова, ни звука; тишина, молчанье, могила.
Где же друзья Пешехонова, где его союзники, сообщники? Где Кусковы,
Прокоповичи, Слонимы, Святополки-Мирские, и сколько других "светлых
личностей"? Что ж они молчат? Или рассердиться им на Пешехонова, значило бы
на себя рассердиться; за него устыдиться - устыдиться за себя? Молчат, чтобы
не сказать: "Все там будем"?
Сам по себе Пешехонов незначителен - мнимая величина, марево. Хорошо,
если мы это, наконец, поняли; но надо бы понять и то, что пешехоновский дух
страшно значителен, страшно действителен, всегда, везде, а особенно здесь, в
нашем эмигрантском ковчеге. Слитный, сложный, многосоставный,
"примиренческий", "возвращенческий", "соглашательский", он тысячеобразен,
тысячеименен; но самый гнусный для нас из всех образов его, самое зловещее
из всех его имен - Крыса.
Почему крыса? Какая крыса? Обыкновенная, большая, водяная, рыжая.
Красною была когда-то, но полиняла, порыжела и приняла тоже слитный,
смутный, пешехоно-прокоповиче-кусковский "прокукишный" цвет.
Что делает крыса в ковчеге? Грызет, буравит дыру на дне. Зачем? Чтобы
спасти ковчежную тварь.
- Ной - старый дурак, - говорит умная крыса. - Выжил из ума, оглох,
ослеп; не слышит, не видит, что потоп кончен, воды осталось чуть-чуть, пора
выходить из ковчега. Что вы дурака слушаете? Запер нас в клетке, морит в
темноте, духоте; губит, а я спасаю - прогрызаю дыру: хлынет в нее вода,
угрузнет ковчег, сядет на мель, - тогда помогайте, хватайте, убивайте Ноя,
разбивайте ковчег и выходите все на волю, - кончен потоп!
Умную крысу слушает глупая тварь: тесно ей в ковчеге - чистой рядом с
нечистою, травоядной с плотоядною, республиканской с монархической,
евразийской с эсеровской; евлогьевской с антоньевской; ссорятся, грызутся;
воют, ревут, визжат, кричат на все голоса; бунтуют, хотят убить Ноя, а крыса
грызет, да грызет, буравит дыру. Что если хлынет вода, погибнет ковчег? Кто
спасет? Ной - светлый разум, неподкупная совесть - непримиримый дух России?
- Это черт знает что такое! - говорит некто обуянный крысьим духом в
одном собрании крысоловов. - Почему вы, господа, себя одних считаете
непримиримыми? Кто поставил вас судьями? Кто дал вам право читать в сердцах,
пытать, следить, шпионить, доносить? Это, наконец, возмутительно! Это
какая-то эмигрантская чека!
Ну что ж, чека так чека! Наши враги - умные дьяволы; не будем же и мы
дураками. На войне, как на войне, и в потопе, как в потопе. Буря над нами,
под нами бездна, гибель со всех сторон: одно спасенье - ковчег.
"Осмоли ковчег смолою внутри и снаружи", - сказал Бог Ною. Слово для
"смолы" в еврейском подлиннике обозначает "горную", "каменную" смолу, нечто
вроде нашего крепчайшего асфальта-цемента. Что же такое эта избранная Богом
смола? Совершенная для воды непроницаемость, воде неуступчивость, с водой
непримиримость совершенная; бесконечно верная защита от воды, потому что
чуть-чуть неверная, - значит мнимая совесть, а мнимая защита хуже никакой:
каплю воды пропустит смола - пропустит ее всю, и погибнет ковчег.
Такова природа нашей непримиримости. Тут нет "отчасти", нет меры, нет
степени: тут все или ничего; не эволюция, а революция - революция по-нашему,