"Д.С.Мережковский. Россия и большевизм " - читать интересную книгу автора

церкви могут быть и коммунистами"? Если коммунизм - сатанизм, не значит ли
это: "члены православной церкви могут быть и сатанистами"? Религиозное
существо коммунизма - атеизм вообще и антихристианство в частности:
"христианизировать" его, значит уничтожить. Неужели Бердяев полагает, что
коммунисты такие дураки, чтобы на это согласиться?
Но спорить с ним бесполезно: не только из года в год, но с минуты на
минуту, из строки в строку, он соединяет все абсолютные "да" со всеми
абсолютными "нет", глотая противоречия с такою же легкостью, как известные
"профессора оккультных наук" глотают шпаги.
Все же "Последние новости" "с удовольствием" поместили статью Бердяева,
потому что, несмотря на весь ее оккультный туман, вывод был ясен: соглашение
с советскою властью не только в политике, но и в религии: "Это будет нашим
духовным возвращением на родину", - заключал Бердяев.
"Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого". Что значит
"лукавый"? Значит: излучистый, извилистый, виляющий, как змей, говорящий
"да" и "нет" - ни "да", ни "нет"; вечный сводник, примиритель, соглашатель,
строитель всех гнилых мостов: ступишь - провалишься.
Бердяев, впрочем, не провалится. Он, в противоположность Милюкову, -
человек трансцендентной ловкости: ходит безопасно не только по всем гнилым
мостам, но и по канатам, балансируя между небом и адом, с акробатическою
ловкостью. Как сказал один умный человек об одном неумном поэте: "Хлестаков,
залетевший в надзвездные пространства".
Наступила роковая минута: вечные судьбы русской эмиграции, русской
совести в изгнании, должны были решиться вечным голосом церкви. Ей надо было
ответить прямо на прямой вопрос: мир или меч, непримиримость или
соглашательство? Надо было ответить на кощунственный вопрос, не митр.
Сергия, а того, кто стоял за ним: с кем церковь - со Христом или с
Антихристом?
И митр. Евлогий ответил, - все знают что. Кажется, в данную минуту, при
данных обстоятельствах, ответ был правильный. Самое трудное было найти меру
того, за что мы все - не только сильные, но и слабые - могли бы, ответить
всею нашею верою в Бога, всею мукою нашего изгнания и всею любовью к России.
Кажется, мера эта была найдена.
Но вот что странно: никто не увидел в ответе противоречия, такого
очевидного, что, казалось бы, нельзя его не увидеть. Исходя из
"невмешательства церкви в политику", митр. Евлогий тут же совершает очень
определенное политическое действие, отказывая в "лояльности" к советской
власти. Ведь соглашается ли церковь повиноваться какой-либо государственной
власти или не соглашается, это в обоих случаях одинаково - вольное или
невольное, сознательное или бессознательное, но несомненное, политическое
действие.
Представьте себе, что человек с наганом спрашивает человека с крестом:
"Будешь ли мне повиноваться?" Если человек с крестом ответит: "Я не
вмешиваюсь в политику", то человек с наганом не обратит на это никакого
внимания и повторит вопрос: "Будешь ли повиноваться мне, да или нет?" И,
если тот ответит: "нет", то этот сейчас же даст ему понять, что он "вмешался
в политику".
Или, представьте себе, что древнеримский чиновник велит христианину
бросить несколько зерен ладона на жертвенник бога Кесаря. Divus Caesar; если
тот их бросит, чиновник отпустит его, а если нет, - казнит, как