"Д.С.Мережковский. Россия и большевизм " - читать интересную книгу автора

выбирая между двумя мечами один, поднятый в защиту слабых от сильных. И если
иногда не умеют отделить Крест от Меча, то в этом ее святая немощь - святая
сила: "в немощи сила Моя совершается". И если мы за что-нибудь любим
Церковь, как Мать, то именно за это, - за то, что она, Небесная, не покидает
нас в этих наших самых темных и страшных земных путях, несет на плечах
своих, изнемогая и падая вместе с нами, эту тягчайшую тяжесть мира -
крестную тяжесть Меча.
Вот что, однако, удивительно: пока речь идет о мече самих убийц,
кроткие овцы христианского стада молчат; но только что речь заходит о мече
против убийц, - блеют жалобно: "Не надо, не надо меча! взявший меч от меча и
погибнет"! Да, погибнет: но, может быть, и хочет и должен погибнуть. И
неужели все миллионы взявших меч и от меча погибших за свободу, за родину и
даже, пусть по неведенью, за самого Христа, - неужели все они так-таки Богом
прокляты, от Христа отлучены, и одни только мирно живущие овцы
благословенны? Им очень бы хотелось, чтобы от всего христианства пахло ихним
овечьим запахом; но вот, не пахнет. Помните гнев Агнца в Апокалипсисе?
"Говорит горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на
престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может
устоять?"
И еще напомню: Петр в Гефсиманскую ночь вынул меч, но не был наказан, а
только научен тихим словом любви; а Иуда, без меча, лобзанием, сделал свое
дело. С кем же вы, кроткие, - с мечом Петровым или с лобзаньем Иудиным?
Боже меня сохрани думать, что за маской Безымянного спрятался Иуда. Иуд
вообще мало; зато Иудушек множество, особенно, в России. Кажется, один из
них и преподнес мне, во исцеление души и тела, мышьячку, настоянного на
лампадном маслице, и если этот напиток прошел мимо уст моих, то, уж конечно,
не потому что подан с недостаточно-смиренным благочестием и подколодною
ласкою.
Но это еще что, - в "Днях" я такое прочел, что глазам не поверил. Там
напал на меня Ильин. Все за тот же "Крест-Меч". "Мертвые фразы г.
Мережковского перестают даже быть членораздельною речью, а превращаются в
страшное: "бобок, бобок, бобок"" ... - "Смрад нестерпимый даже по здешнему
месту". Это из "Бобка" Достоевского: "здешнее место" - кладбище, а
"нестерпимый смрад" - от меня, "гниющего трупа". Надо отдать справедливость
христианам: они ругаются лучше язычников. Справив недавно сорокалетний
юбилей отечественной ругани, я ко всему привык; не очень удивился и этому,
но все же порадовался, что европейские друзья мои не читают русских газет...
Даже г. Сухомлин вежливей. В тех же "Днях", на том же месте, где г.
Ильин бьется в христианском родимчике, он столбенеет от изумления, что в
просвещенный век Маркса-Ленина можно еще заниматься таким старушечьим
хламом, как "христианство", "мессианство", "Апокалипсис". Несмотря, однако,
на вежливость г. Сухомлина, я не решился бы доказывать ему, что в знаменит.
Zusammenbruch[28] Маркса с внезапным наступлением социалистического рая,
заключается, судя по русскому опыту, не меньшая "фантастика", чем в
христианской эсхатологии; я не решился бы это сделать, потому что боюсь, что
под корочкой сухомлинской вежливости клокочет лава негодования, и что, если
не быть осторожным, он может забиться почти в таком же, как Ильин, но уже не
христианском, родимчике.
Зато у М. В. Вишняка вежливость почти надежная - говорю это серьезно и
с благодарностью; даже больше, чем вежливость, - великодушие. Он "не