"Д.С.Мережковский. Было и будет. Дневник 1910 - 1914 " - читать интересную книгу автора

- Non ignoravi me mortalem gemiisse. (Я знал, что рожден смертным.)
"Он был спокоен и ясен духом, - записывает Эккерман через месяц. - Мы
говорили о многом; о сыне он не вспомнил ни словом".
А через три дня после этой записи Гете вдруг заболел кровотечением,
потерял шесть фунтов крови, "что, при его 80-летнем возрасте, весьма
серьезно".
Боялись, что не выживет; но "его удивительное сложение и на этот раз
одержало победу". Он начал быстро поправляться и, лежа в постели, уже
работал над второю частью "Фауста".
"Моя единственная забота - поддержать физическое равновесие; остальное
пойдет само собою... Тому, кто твердо начертал путь для воли, нечего много
беспокоиться. Вперед... вперед по могилам!"
Если это бесчувственность, то такая, как у солдата, который в пылу
сражения не чувствует раны.
Под мертвым камнем живое сердце страдает, истекает кровью, так же как
наше, только умеет не по-нашему терпеть и молчать.
В его писаниях живое сердце каменеет, мертвеет к старости; в его
беседах обратный путь - к живому от мертвого. Вот почему для познания Гете
разговоры с Эккерманом - книга единственная. В них то, чего нет в его
писаниях: слова, которые могут быть сказаны, но не написаны.
Эккерман человек маленький. Рассказ его о жизни и творчестве Гете -
рассказ божьей коровки об орлином полете; разговор великого с маленьким; но
в том-то и величие солнца, что оно отражается и в малейшей капле воды.
Если бы неверующий спросил меня, какую книгу прочесть, чтобы найти
смысл жизни, - я указал бы ему на разговоры Гете. Это самая целебная из
книг.
Лучшее лекарство для самоубийц: может быть, многие отложили бы пулю и
яд, если бы прочли ее как следует.
"Истину можно сравнить с алмазом, от которого лучи расходятся не в
одну, а во многие стороны", - говорит Гете. Ни у кого лучи истины не
расходились, не множились так, как у него. Отсюда - неисследимость его,
непознаваемость, как самой природы. Когда мы думаем знать о нем что-нибудь,
мы ничего не знаем; когда думаем сказать о нем что-нибудь, мы ничего не
говорим. "О Шекспире нельзя говорить: все будет мало", - заметил он однажды.
Кажется иногда, что по той же причине нельзя говорить о самом Гете.
Критические лоты, сколько бы ни опускались в это море, не доходят до
дна. Что если нет вовсе дна? Ни низа, ни верха, ни глубины, ни высоты.
Бездонность, безбрежность, как в том страшном царстве Матерей, куда
Мефистофель приглашает Фауста:

Versinke denn! Ich konnte auch sagen steige!
S'ist einerlei.
Опустись же! Я мог бы сказать: подымись!
Это все равно.

По природе своей он человек действенный. Но для действия нужна точка
опоры, а какая же опора в безбрежности, бездонности? Чтобы сделать
что-нибудь, надо хотеть чего-нибудь. Чего же он хочет? Всего. Не слишком ли
это много для сил человеческих? Созерцание должно ограничиться, сузиться,
заостриться в острие воли, чтобы перейти в действие. "Величайшее