"Д.С.Мережковский. Было и будет. Дневник 1910 - 1914 " - читать интересную книгу автора

искусство, - говорит сам Гете, - уметь ограничить и уединить себя". Этого-то
искусства у него не было. "Я много потерял времени на вещи, которые не
относятся к моему прямому делу". - "Я все больше понимаю, что значит быть
действительно великим в одном деле".
Бывали минуты, когда ему казалось ничтожным все, что он сделал. Вся его
жизнь не действие, а только стремление, подготовление к действию. Начинал и
не кончал; делал, но не сделал. В этом главная мука его, неимоверная
усталость, вечное вскатывание Сизифова камня.
В безбрежности, бездонности - одна только мель, где опущенный лот почти
сразу касается дна. Эта мель - общественность.
Он вышел из революции, так же как Наполеон. Она породила обоих, и оба
от нее отрекаются. Тут вечный спор "отцов и детей". На небе Кронос пожирает
детей своих; на земле дети пожирают отцов.
"Люди будут непрестанно колебаться то в ту, то в другую сторону, и
потому одна часть будет страдать, а другая - благоденствовать, и не будет
конца борьбе... Самое разумное - держаться того дела, для которого рожден...
Либералы могут говорить... Но роялистам, у которых власть в руках, речь не к
лицу. Им следует двигать войска, рубить головы и вешать... Я всегда был
роялистом".
Гете, благословляющий смертную казнь, - такое плачевное зрелище, что
хочется пройти мимо, закрыв глаза.
"К чему нам излишек свободы, когда мы не можем им воспользоваться? -
недоумевает он. - Мещанин столь же свободен, как дворянин, пока держится в
известных, предназначенных ему Богом пределах".
Нет, на этом нас не поймаешь: освящение рабства именем Божьим - самое
древнее и гнусное из всех кощунств.
Благословляет и смертную казнь слoва. "Необходимость возбуждает ум; вот
почему мне нравится ограничение свободы печати". Цензура возбуждает ум, как
розга - кровообращение. Пусть же тот, кто думает так, сам ляжет под розгу.
Да, все это мелко, и если бы речь шла не о Гете, то надо бы сказать:
пошло. Тут в его ясновидении какая-то слепая точка. Кажется, он это и сам
чувствует.
"Говорят, что я государев холоп... что я не друг народа. Конечно, я не
друг революционной черни, которая выходит на разбой, убийство и поджоги... Я
ненавижу всякий насильственный переворот... Все насильственное, всякие
скачки мне противны, потому что они противны природе".
Нет, не противны. Постепенности, непрерывности недостаточно для того,
чтобы объяснить закон эволюции; нужно допустить и другой, смежный закон -
прерывности, внезапности, катастрофичности - то "непредвидимое"
(imprevisible Бергсона), что в стихии общественной называется "революцией".
В революции Гете не узнал "демонического", что было ему так понятно и
родственно в других областях; не узнал Духа Земли во времени, которого так
хорошо знал в вечности.
Но обнажать это слабое место его слишком легко.
"Шекспир подает нам золотые яблоки в серебряных чашах, а неумелые
критики валят в них картофель". Утверждать, как это делают неумелые критики
самого Гете, что последняя сущность его - "реакция", не значит ли в
серебряные чаши вместо золотых яблок, валить картофель?
"Известия о начавшейся Июльской революции дошли сегодня до Веймара и
взволновали всех, - записывает Эккерман. - Я зашел к Гете.