"Георгий Васильевич Метельский.?Доленго (Повесть о Сигизмунде Сераковском) " - читать интересную книгу автора

Силы покинули его, и в этом было его спасение: капитан не расслышал
ответа. Сераковский увидел исполосованное багровыми рубцами, окровавленное
месиво - то, чем стала спина осужденного, капля крови брызнула ему в лицо,
и он, потеряв сознание, упал на землю.
- Оказывается, спирт понадобился не тому, кого секут, а тому, кто
сечет, - пробормотал лекарь. Он подошел к Сераковскому, которого уже
оттащили в сторону, и поднес ему к носу флакон со спиртом.
...Охрименко умер в госпитале через четыре часа после окончания
экзекуции. Получив тысячу ударов, он свалился, тогда его привели в
чувство, положили на дровни и возили взад-вперед между солдатскими рядами.
Унтер теперь шел впереди лошади. По-прежнему грохотали барабаны. Капитан
исступленно кричал, чтобы били больнее.
Гроб, который загодя сколотили плотники, на этот раз пригодился.
Похоронили Охрименко за крепостной стеной, на маленьком, кладбище, где не
росло ни одного деревца и только жесткая пыльная трава покрывала несколько
могилок. Тот же плотник, который делал гроб, сколотил деревянный крест о
восьми концах, а отец Феоктист наскоро отслужил панихиду по
новопреставленному рабу божию Тарасу.
Уже все покинули кладбище, а Сераковский, обнажив голову, продолжал
стоять перед свежим могильным холмиком из комьев желтой сухой глины. Вот
жил на свете человек, добрый, безответный, тихий, вся вина его заключалась
в том, что он не смог вынести издевательств над собой. За это его казнили
мучительной казнью, казнили по закону, действующему повсюду в российской
армии. И во имя чего? Во имя страха, который внушит солдатам эта казнь?
Нет, не страх, а гнев и отвращение вызвала экзекуция в солдатских сердцах.
Острую жалость к так называемому <преступнику>, злобу и ненависть к тем,
кто заставил их убить своего товарища.
- Пойдем, Зыгмунт... - Сераковский не заметил, как к нему подошел
Погорелов. - Смотрю - тебя нигде нету...
- Сначала издевательствами довести человека до побега, а потом за
этот побег его казнить. Как это нелепо и гнусно!
- Много в жизни нелепого и гнусного, Сераковский.
- Я никогда, понимаешь, никогда не забуду Охрименко. Ведь надо же
что-то делать!
Погорелов пожал плечами.
- Что именно?
- Бороться! Протестовать! Взывать к совести тех, кто это допускает!..
Казнь Охрименко, страшные приготовления к ней потрясли Сераковского,
он даже забыл, что с первой лодкой, на обратном пути увезшей майора
Михайлина, прибыли газеты, которых он так ждал всю зиму. В воскресенье он
все же пошел на квартиру к майору и попросил его жену показать их. Без
хозяина газет никто не трогал, они лежали, связанные в пачку.
- Располагайтесь, Сигизмунд Игнатьевич. Я вам мешать не буду, -
сказала Михайлина. - Коля с денщиком куда-то уехали...
Сераковский развязал объемистый пакет. Там лежали книжки
<Современника>, стопки <Северной пчелы> и маленького формата, почти
квадратные <Оренбургские губернские ведомости>. Он взял последнюю тощую
тетрадку <Ведомостей>, напечатанных на кремоватой хрустящей бумаге, и
сразу же наткнулся на <Высочайший манифест>. Ни положением на полосе, ни
шрифтом он не выделялся среди других статей и заметок, но Сераковский,