"Израиль Меттер. Среди людей" - читать интересную книгу автора

Докучливость опеки надоедала ему. Когда кто-нибудь из старых
профессоров грустным голосом говорил им, что завидует привольной
студенческой жизни, Сережа думал: "Это он нас воспитывает".
Бывало, что на бюро вызывали нерадивых ребят. Ломов толково и горячо
выступал, корил студентов, произнося с полной искренностью все полагающиеся
слова о том, каким должен быть настоящий воспитатель-педагог, и постепенно
привык к тому, что сам-то он отлично знает, как жить, как думать и как
работать.
Он хорошо учился, любил свою профессию учителя-словесника, и если бы
нынче в Грибкове встречались ему только те случаи, которые он изучал и к
которым был готов, то Ломов непременно выходил бы победителем из любого
затруднительного положения.
Проще всего оказалось именно то, чего он больше всего опасался на
последнем курсе. Проще всего было на уроке. Он быстро научился овладевать
вниманием класса, ему нравилось слышать свой убедительный голос со стороны,
нравилось выслушивать ответы учеников и чувствовать при этом, что именно он
выучил их разумно и складно отвечать на вопросы.
Гораздо сложнее оказались взаимоотношения с людьми - то, к чему он был
совсем не готов. Эти люди появлялись в его нынешней жизни не постепенно, а
сразу все. О них надо было судить, с ними надо было жить и работать. А он
все еще не отвык от той юной, легкой, студенческой манеры, когда судят
быстро, но неточно: "Хороший парень!", "Противная девка!", "Славные ребята!"
Все, что он узнал в институте, заколебалось вдруг и повисло.
Часто среди дня мелькали в голове заученные в институте фразы:
"Организация учебного процесса", "Методика воспитания", "Культура
умственного труда"; он видел даже перед своими глазами страницы учебника,
где все это подробно объяснялось и рассматривалось, но стоило прийти в
школу, как оказывалось, что решать надо тысячу дел тотчас же, и не было
времени сообразить, что к какой главе относится.
Его кабинет - фанерный ящик с окном - был отгорожен в учительской.
Через фанеру слышно было, как на переменах учителя смеялись, разговаривали,
играли в шахматы. Когда в учительской становилось особенно оживленно, ему
хотелось выбежать из своего ящика и весело крикнуть:
- Ребята, а вот и я!..
Этого делать нельзя было, и он уставал от собственной солидности.
Первые дни учителя ждали, что новый директор быстро проявит свой никому
не известный характер, и станет ясно, с кем они имеют дело. Но никаких
приказов или распоряжений не было. Нина Николаевна вывешивала расписание
уроков, к ней обращались в случае необходимости. Бывало даже, что заходили к
нему в кабинет, когда там сидела Нина Николаевна, и, поздоровавшись с
директором, разговаривали по делу с завучем. Ломов, смущенно краснея,
переводил глаза с одного собеседника на другого.
Нина Николаевна щадила при этом самолюбие директора. Она часто
произносила в его присутствии:
- Сергей Петрович считает... Сергей Петрович настаивает...
И Ломов иногда и сам узнавал, что он считает и на чем настаивает.

3

Неприятности с завучем начались неожиданно.