"Израиль Меттер. Среди людей" - читать интересную книгу автора

вроде бы ее произносил Митька Синицын. Там было и угрожающее раздвоение
личности, и боязнь трудностей, и потеря принципиальности... "Дурак ты,
Митька!" - рассердился вдруг Ломов и вскоре заснул.

4

Оказывается, нисколько не легче, когда знаешь, как называются твои
собственные недостатки.
Пошли дожди. С мутного неба лилось не переставая. Задувал ветер,
холодный и сырой. Как Поля ни старалась, а к концу дня полы в школе были
изгвазданы грязными сапогами. Мокрые курточки и пальтишки ребят висели в
классах на вешалке, они просыхали за время уроков, и от этого в классе стоял
кисловатый запах вымоченной шерсти.
Покуда Ломов находился в школе, время шло быстро. Он давал свои уроки,
подписывал ведомости, банковские чеки, прикладывал к разным бумагам печать,
которую носил в кармане в круглой металлической коробочке, отправлял
отчетную документацию в Курск, в Поныри, звонил по телефону, - словом,
занимался всем тем, чем положено заниматься директору школы.
И что бы Ломов ни делал, он слышал нудное шипение дождя на улице,
словно там бесконечно жарили что-то на сковороде.
Учителя уже привыкли к новому директору и не замечали его. Он отлично
видел это, даже походка и голос его стали какими-то иными, вроде бы он и сам
старался быть незаметным.
Часам к пяти школа пустела. Нырнув с крыльца в мокрые и грязные
сумерки, Ломов прибегал домой.
Поля ставила на стол кастрюлю с чаем, сковороду жареной картошки,
липкие конфеты в блюдце. Он ел молча, нехотя, задумываясь.
- В Ленинграде, наверно, кушали разносолы, - говорила Поля.
Она зажигала керосиновую лампу и вешала ее над столом. Сперва в кухне
делалось светло, но затем глаза, привыкнув к свету, утомлялись от его малой
силы.
В окружающей глухой тишине шум дождя становился слышнее. Ветер
посвистывал в сенях и ухал железом по крыше; подрагивали оконные рамы,
сквозь стекла не было видно ни огонька, ни звездочки на небе.
Поев, Ломов тут же за столом читал газеты. Огромная жизнь обрушивалась
на него: перекрывали Волгу, дрейфовали на льдине, побеждали на всемирных
фестивалях.
Он сидел в этой кухне, на краю земли. С тоской он выискивал в газетных
листах сообщения и корреспонденции о Ленинграде. Как бы ни были они скучны,
даже одни названия знакомых улиц тешили его, а потом опять приводили в
уныние.
Не получалось у него с работой. Все было не так, как он предполагал.
И золотушная керосиновая лампа, и на избах соломенные крыши - на них
лежали старые колеса, куски рваного железа, чтобы ветер не разметал
солому, - и этот бесконечный унылый дождь, и отсутствие учебников, и то, что
для дальних ребят нет интерната, и Нина Николаевна, и тысяча других
неприятных неожиданностей - все это не вязалось с тем, что он видел в кино,
проходил в институте, читал в романах.
Он перелистывал толстую книгу - "Справочник директора школы", где на
пятистах страницах были напечатаны приказы министра просвещения и, как