"Протоиерей Иоанн Мейендорф. Византийское богословие (Исторические тенденции и доктринальные темы) " - читать интересную книгу автора

понимания Троицы: греческая персоналистская концепция, видящая в личном
откровении Отца, Сына и Духа отправную точку троичного богословия; и
латинский, августинианский подход к Богу как простой Сущности, внутри
Которой Троицу лиц можно понять лишь в категориях внутренних связей и
отношений.
Оспаривая латинский взгляд на Троицу, Фотий не отвергает ниспослание Духа
через Сына на этот мир, в "икономии" (домостроительстве) спасения, в
качестве связующего звена между обоженной человечностью Иисуса и всем Телом
Церкви и всей тварью (18). Значит, он не стал бы оспаривать речи об
нахождении Духа через или от Сына в этом последнем смысле. Не был он и
против Запада как такового. Он вновь и вновь признает авторитетность
латинских отцов и Римской Церкви, которые в то время не применяли Символа
Веры со вставкой. Он заявляет, и нет причин сомневаться в его искренности о
том, что единственная его забота - это единство Востока с Западом в одной,
кафолической вере, как она определена древними соборами. К несчастью, после
него история развела обе половины христианского мира еще дальше друг от
друга, и обеим сторонам очень недоставало широты умственного кругозора и
чувства историзма, свойственных Фотию.

Михаил Пселл (1О18-1О78)

После эпохи Фотия византийские интеллектуалы получили более свободный и
полный доступ к источникам греческой философии. Михаил Пселл в большой мере
был продуктом этого раннесредневекового Византийского Ренессанса. Вклад
Пселла в богословие по сути был весьма ограниченным и лишь опосредованным.
Поскольку в принятом у византийцев мировоззрении религия и философия были, в
сущности, неразделимы, об этом человеке можно и следует упомянуть как о
значительном явлении в истории византийского христианства.
"Хочу, чтоб вы знали, - пишет он, - что эллинская мудрость, пусть и не
удалось ей воздать славу Божественному и она не безупречна в богословии,
ведает природу, какой ее создал Творец" (19). Это признание компетентности
древних в понимании природы подразумевает наличие некоторого основания для
естественного богословия, познания Творца через Его творения. Элементы этого
подхода присутствовали, разумеется, у апологетов II и III вв., и были
развиты Оригеном и каппадокийскими отцами. Но будучи, прежде и более всего,
ответственными церковниками, все они подчеркивали религиозную пропасть между
христианством и античным эллинизмом. Для них эллинская мудрость была лишь
орудием апологетики, но никак не была целью сама по себе. При случае и Пселл
признает несовместимость эллинизма и христианства. К примеру, он отвергает
концепцию Платона о мире идей, существующих в самих себе, а не только в
Божественном Разуме (20). Но такие оговорки приходили Пселлу на ум, когда он
вспоминал ясные и формальные определения, сформулированные Церковью, и вряд
ли объяснялись его глубокой убежденностью. Безусловно, он более точно
выразил свои истинные убеждения, написав: "Чтобы родиться к знанию, я
удовлетворен родовыми муками Платона и Аристотеля: они дают мне рождение и
образовывают меня" (21).
В действительности этот формальный, богословский консерватизм, преобладавший
в официальных кругах Церкви, и сделал возможным, благодаря таким людям, как
Пселл, воскресение неоплатонизма, примерно тождественного тому, который
существовал в VI в. Правда, у Пселла и его современников на самом деле не