"Анна Майклз. Пути памяти " - читать интересную книгу автора

очевидно, что его нельзя не распознать.
______________
* Дружище (новогреч.).

Когда мы нашли друг друга в Бискупине, Атосу исполнилось пятьдесят. Он
был красив грубой мужской красотой, крепко сбит, но не грузен, в его волосах
цвета серебряной руды густо пробивалась седина. Я часто смотрел, как, вымыв
голову, он причесывается и волосы укладываются широкими волнами. Я продолжал
внимательно следить за его волосами, как будто ставил научный эксперимент, и
они, высыхая, становились пушистыми, как пена, делали голову крупнее.
Его кабинет был полон образцов горных пород, ископаемых окаменелостей,
непонятных фотографий, изображения которых казались мне таинственными
ландшафтами. Я рылся в этих диковинах, брал в руки какой-нибудь вполне
заурядный обломок или кусок камня.
- Ах, Яков, ты держишь кусок кости, которая была когда-то челюстью
мастодонта... а это - кора дерева, которое росло тридцать пять миллионов лет
назад...
Я тут же клал взятую вещь на место - как будто бездна времени жгла мне
руки. Атос улыбался:
- Ничего страшного, этот камень видел столько, что детское любопытство
ему вреда не причинит.
У него на столе всегда стояла чашечка крепкого черного кофе. Во время
войны, когда запасы иссякли, Атос по нескольку раз заваривал кофейную гущу,
пока, как он говорил, в ней не оставалось и атома аромата. Потом он
безуспешно пытался делать эксперименты, смешивая семена цикория, одуванчика
и лотоса, заваривая их в медной джезве, по чашке зараз, как химик, ищущий
правильную пропорцию.
Белла сказала бы, наверное, что Атос чем-то похож на Бетховена - тот
тоже отсчитывал ровно по шестьдесят зерен кофе на порцию. Белла знала все о
любимом маэстро. Иногда она делала себе высокую прическу, одевала отцовское
пальто (оно сидело на ней, как на пугале, рукава закрывали пальцы) и брала
его потухшую трубку. Мама должна была готовить какое-нибудь любимое блюдо
композитора: макароны с сыром (хоть и не пармезаном) или картошку с рыбой
(хоть и не из Дуная). Белла пила ключевую воду, которую Людвиг, по всей
видимости, тратил галлонами - эта ее привычка была по нраву отцу, он в таких
костюмированных представлениях всегда подражал склонности Бетховена к пиву.
После обеда Белла выходила из-за стола и размашистым шагом шла к
пианино. Сбросив с плеч отцовское пальто, она становилась очень серьезной.
Сестра садилась за инструмент, собиралась с духом, черты ее лица, как камея,
выточенная в янтаре, резко прочерчивались в свете свечи, горевшей в
канделябре пианино. За обедом она втайне выбирала музыку, обычно медленную,
романтичную, томящуюся печалью; иногда, если в тот момент она питала ко мне
особое расположение, - "Лунную сонату". Потом моя сестра играла - упоенно и
точно, стараясь ровно держать спину, когда чувства переполнявшей ее музыки
гнули ей стан, как ветер молодую березку. Мама - от волнения и гордости за
дочь - мяла в руках посудное полотенце, мы с родителями сидели в оцепенении,
потрясенные преображением нашей глупышки Беллы.


* * *