"Владимир Михайлов. Тогда придите, и рассудим ("Капитан Ульдемир", книга вторая)" - читать интересную книгу автора

это было и как это следовало оценивать.
Это не могло быть кораблем. Не было ни малейшего признака того ощущения
замкнутости пространства, какое не покидало его на своем корабле, хотя
капитан и привык к этому ощущению, как к необходимой части жизни. Конечно,
и на корабле были "сады памяти", были и просто обширные помещения с
имитацией бескрайнего земного простора, где живые деревья незаметно
переходили в изображенную и подсвеченную перспективу; но там всегда
оставалось хотя бы чисто подсознательное ощущение ненастоящести и
ограниченности этого видимого якобы простора.
А сейчас он стоял на обширной открытой веранде, залитой ярким
золотистым светом, исходившим отовсюду и не дававшим теней. Дом -
двухэтажный коттедж, вполне земной и даже не современной, а давней
архитектуры, с крутой высокой (капитан запрокинул голову, чтобы увидеть
это) крышей, с балкончиками; яркой муравой луг убегал от него,
пересеченный неширокой, прозрачной, медленно струящейся речкой,
окаймленной невысокими кустами, - убегал к кромке леса, видневшегося вдали
и как бы заключавшего луг с речкой и домом в раму. Хотя дом, как было
сказано, и возвышался над лугом, но лес у горизонта был, казалось, выше,
как если бы луг был дном то ли чаши, то ли блюда - и непонятно было, как
речка в дальнейшем течении могла взбираться вверх. Впрочем, может быть,
она и не взбиралась, а впадала в какое-то маленькое и невидимое отсюда
озерцо. Выше было небо, густое, южное, цвета индиго, в котором привычный
глаз искал необходимое для завершения и полной убедительности картины
солнце - и не находил его, хотя свет был июньский, утренний, животворный.
Был свет, и был запах, хмельной запах летнего утра, солнца, и меда, и
цветущей травы, и теплого тела. Ульдемир постоял, не моргая, боясь, что от
малейшего движения век все это исчезнет и останется лишь непрозрачная
дымка и двухметровый круг; наконец глаза, не вытерпев яркости, моргнули -
все же осталось, ничто не обмануло, не подвело. Прожужжала пчела,
прошелестел ветерок, где-то перекликнулись птицы - жизнь журчала вокруг,
ненавязчивая, себя не рекламирующая, занятая сама собой - жизнью, когда
все происходит там, тогда и так, когда и где нужно, и никто не
препятствует происходящему. Ульдемир стоял бездумно, беспроблемно,
бестревожно, забыв дышать, пока легкие сами собой не заполнились до отказа
воздухом и не выдохнули его чуть погодя. То был вздох не печали, но
полноты чувств. Еще мгновение - и невозможно стало переносить эти чувства
одному; другой человек понадобился, женщина, о которой говорило, пело,
шелестело все вокруг. И - как будто дано было сегодня незамедлительно
сбываться желаниям - послышались шаги на веранде, там, где она,
изогнувшись, скрывалась за углом дома. Ульдемир повернулся, шагнул
навстречу, заранее приподнимая руки; но то был Мастер, и руки опали.
Мастер подошел, остановился вплотную, положил руку на плечо Ульдемира,
как бы обнимая, - с высоты его роста это было легко. Странное,
покалывающее тепло от ладони пришедшего проникло в тело и растеклось по
нему, уничтожая последние остатки слабости, неуверенности, боязни.
Дружелюбием веяло от Мастера, и стало можно спросить его, словно старого
знакомца:
- Что это за чудо, Мастер? Где мы? Что за планета?
- Это Ферма, - ответил Мастер, не уточняя остального. - Не вся ферма,
конечно - она обширна, ее не охватишь взглядом.