"Геннадий Михасенко. Неугомонные бездельники (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Да, они были у меня... До полдвенадцатого.
- А полдвенадцатого он был уже дома, - сказал отец.
Тетя Валя Афонина, Славкина мать, с улыбкой, неторопливо проговорила,
что времени она не заметила, но слышала, как Славка что-то крикнул мне на
прощание.
И - тишина. Тишина недоумения... Свинство! Как можно было нас
подозревать в этом диком "подвиге"?.. Лазорский вдруг улыбнулся, снял
кепку, хлопнул ею по колену, как будто собирался пуститься в пляс, и
довольно произнес:
- Ну что ж, товарищи, все в порядке, пьяных нет. Разобрались - и душа
на месте.
- Душа на месте? - взвинтилась Анечка, поджимая губы. - А где мой
огород, на каком месте?.. Кто мне его угробил, святой дух?.. Все сухими
вылезли из воды!
- Тихо-тихо, Аня, - управдом успокаивающе выставил руку с кепкой. -
Может, кто со стороны зуб на тебя точил, а я что? Моя власть куцая.
- Какой зуб? Какая сторона?.. Они это! Они, паразиты! - завопила
Анечка, обращаясь к нам, и вдруг точно переломилась в пояснице, и ее крик
превратился в плач.
Тетки обступили ее, утешая.
- Домой! - скомандовал отец.
Мама встретила нас в дверях и беспокойно спросила:
- Ну!
Я поморщился, а отец ответил, что дело пахнет не баловством, а
преступлением, что огород разделан так, будто на нем тренировалась
футбольная команда. Точно подметил. И Лазорский выразился точно - зверский
масштаб. Зря тетя Феня Бобкина сказала, что, будь Юрка дома, его бы
обвинили. Нашла мамонта. Тут, правда, совпадало: Юрка вчера пригрозил
Анечке, и - готово. Но мало ли он чем и кому угрожал! Если бы он хоть
капельку исполнял свои бешеные угрозы, то мы бы уже давно ходили
одноглазые, криворотые, вообще безголовые и на спичечных ногах. Юркина
истерика была просто завеса, которую он пускал, как каракатица, чтобы
увильнуть от опасности, уж мы-то знали... Но кто же это сделал!
Позавтракали молча. Молча родители собрались и ушли. Они работали за
стеной: отец - завхозом, мама - в бухгалтерии. На столе осталась грязная
посуда - была моя очередь мыть. Через калитку, через проход вдоль
прачечной, откуда зимой мы вывозили те гигантские сосульки, я сбегал в
кочегарку за кипятком и перемыл все ложки и чашки. И сразу мне стало
как-то спокойнее, точно я и в себе что-то прополоскал.
Помещение, где мы жили, было темным и холодным, потому что делалось
оно не для жилья, а для санитарной обработки поступавшего в прачечную
белья. Но от этой обработки почему-то отказались и поселили сюда нас,
временно, но мы доживали тут уже четвертый год. Отцу и маме все это не
нравилось, а мне нравилось. Нравилось, что много клетушек, что
канализационный стояк в раздевалке часто засорялся и появлялись важные
сантехники с клешнястыми ключами, нравился теплый туалет, какого не было
ни у кого во дворе. Но больше всего мне нравилась дезкамера. Этот
кирпичный, массивный выступ, сантиметров на семьдесят не доходивший до
потолка, с мощными заболченными дверями, выпирал из стены, словно какой-то
атомный сейф, и загромождал почти всю нашу спальню, превращая ее в букву