"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

Немцев мы вроде выбили. Но из второй линии окопов начали нас минами
забрасывать. Как ударит мина где рядом - пыль красная, ничего не видно.
Ползем, лейтенант кричит, лихо ему стало, весь живот немец штыком
разворотил. Помер он потом, у нас, в церквушке той и помер. Глубоко штык
прошел, по самый, видать, упор. И как он так наскочил, вроде верткий был
мужик. Доползли. Лейтенанта положили у стены, на ризы какие-то. Иван толкает
меня под руку, гляди, грворит, все размолотили, а Христос нетронутый. Поднял
я голову, пыль как раз осела, а над входом в церковь большая такая икона
светится. Видать, золотом покрашенная. Христос с черной бородкой, с
книжечкой в руках. На нас смотрит. Как мы внизу копошимся. Вокруг по полу
иконы раскиданы, вот такие, как твои, маленькие. И побольше тоже были. Иные
расколоты. Иван пополз, стал подбирать. Брось, говорю, давай к двери, немцы,
говорю, не зря минЖ кидают: покидают, покидают и в атаку пойдут. Погоди,
говорит. И все на четвереньках ползает и иконки те подбирает. Наберет охапку
и к стенке отнесет, сотрет пыль с каждой и сложит там. Я у двери лег,
винтовку на камень положил, посматриваю, что там, снаружи, делается. Мина
как ударит в стену или поверху, так гул по всему храму идет. Иван, слышу,
рядом лег. Что, говорю, собрал святых? Собрал, говорит.
Григорий замолчал. Он стоял в углу и вглядывался в темные лики,
обрамленные белыми расшитыми рушниками.
- Откуда они у Тебя, Павла?
- Вон ту, небольшенькую, беженка одна оставила. Борис и Глеб. Святые
великомученики. Видишь, у ней уголок внизу отбитый. А другая, что поболе,
Николай Угодник. Николая Угодника я из Алдохиной хаты принесла.
- А третья?
В углу, в рушниках, была еще третья икона, самая маленькая, в две
ладони величиной, в белой серебряной ризе.
- Ату, махыткую самую, я, Гриша, на дороге подобрала. Видно, потерял
кто-то. Церкву нашу разоряли и потеряли.
После оккупации как раз ее, матушку, Утенок почесть всю на кирпичи
пропил. Даже склеп енеральский разорили. Саблю, говорят, Проженцова вынесли,
зубы да пуговки золотые. Утенок все командовал. Его власть была. Немцы,
видишь, и те не тронули храма. А этот даже в склеп залез, енерала Проженцова
потревожил.
- Утенок? Ларион?
- Ларион Петрович, он самый. Он у нас после оккупации председателем
сельсовета был. Помер. Вот уже три года, как помер. Трудно умирал Ларюшка.
Мучился. Ох, мучился. Внутренности, говорят, гноем да сукровицей через рот
выходили. Неладно хулить покойника, но скажу, как он тут над нами
председательствовал. Бывало так: приедут к нему из Крестов или из Ковалевки,
попросят кирпича на печку, узелок с самогоном и. закуской под стол ему
пододвинут, он и разрешал церкву крушить. За выпивку все дозволял. Бьют,
бьют, рушат кувалдами да ломами, а из десяти кирпичин, может, только один
цельный и добудут. Церква наша, Всех Мучеников, ты ж знаешь, старая была. В
старину строил и хорошо, добро. Да, так-то и было: напоят Ларюшку, а сами,
фарисеи, на стены. Ведь они, ироды, что натворили - кости енерала Проженцова
по лугу раскидали, царский, мол, прихвостень, народный ксплуататор. А енерал
тот, говорили старые люди, еще в ту Отечественную, когда протнву француза
еще, за нашу родимую землицу кровушку проливал. Говорят, ранетый в Пречистое
Поле и приехал, и лечился тут. Вылечился - опять на войну. Тогда тоже часто