"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

сокрушенно подумал он, пристально вглядываясь в освещенные окна, где была
Малая горница, - может, там уже другой кто хозяйствует с Павлой моей?"
Солдат снова остановился, ноги отяжелели, словно вся усталость минувших
дорог собралась сейчас, навалилась разом и подкосила их. И все же тяжесть
эта была иной. "Нельзя сразу туда, надо передохнуть", - подумал он и
привалился плечом к тыну. Он почувствовал, как слабо хрустнула под локтем
гнилая тынина. Пощупал - и вправду гнилая. Как та липа на выгоне. Солдат
поднял голову, пригляделся, и увидел, что тын, которым был обнесен огород,
ветхий настолько, что кажется, вот шатни его посильнее - и повалится в
бурьян, да крапиву, которые, видать, давно здесь обжились с той и с другой
стороны. Не будь этой дурнины, он, может, и завалился бы давно. В некоторых
местах в тыну чернели проломы, кое-как загороженные корявыми яблоневыми
сушинами. "Тын плохой, облога не обкошена, крапивой вон заросла да
чернобыльником, видно, Павла одна век векует", - вздохнул солдат. Он
подобрал сломанную тынину и приладил ее наспех, загнув затыльником приклада
ржавые гвозди, нарубленные, как видно, из проволоки. Но она не загородила
прорехи, и тогда он начал искать, нет ли рядом другой тынины или чего-нибудь
подходящего, чем можно было хотя бы мало-мальски поправить худую загородку.
"Да, Павла, осиротил я тебя. Видишь, как оно вышло, - подумал солдат, -
осиротил. Знато б было, что в то лето война с немцем начнется; так и свадьбы
б не затевали. - И вздохнул в который уж раз, и возразил вдруг сам
себе: -Так это ж если б знато было". И уже у самого крыльца остановил себя
внезапной мыслью: так ведь как же, он хоть и объявлял, что не нападет, хоть
и заключили мы с ним в тридцать девятом договор о ненападении, а все равно
ясно было, что схватки с ним не миновать. С нами договаривался, а Европу к
рукам прибирал. И готовились вроде, что-то запасали, что-то создавали, танки
новые сделали, хорошие танки, самолеты, автоматы, а как началось, куда
только все подевалось. Будто и вправду что врасплох застал нас немец и начал
одолевать по всем фронтам. Нам говорили, что сила у нас несметная, что
воевать, коли придется, будем не на своей, а на чужой территории, что
своей - ни пяди, что есть все, что надо, и если навалимся всем народом...
Только у него силы больше оказалось. И силы, и оружия, и хитрости. Сила силу
ломит. Вот и повоевали на чужой территории - все поля он нам повытоптал, до
самой Москвы, танками да бронетранспортерами. "Выходит, что хреново
готовились, раз так вышло, раз полнарода под его иго подпустили", - успел
додумать солдат, прежде чем вступить на родное крыльцо.
В крайних окнах, занавешенных белыми шторками, закрывавшими их лишь на
три четверти, по-прежнему горел свет. Солдат затаил дыхание, прислушался. В
какое-то мгновение ему показалось, что там, в глубине дома, кто-то вздохнул,
но потом понял, что это ему поблазнилось. И только когда взялся за дверную
цепку, не найдя ручки, и толкнул дверь, которая оказалась не запертой
изнутри, подумал, что ведь это могли вздохнуть и стены, тоже истосковавшиеся
по нем: "А как же, тут каждое бревнышко моими руками выглажено, каждый сучок
затесан и заструган, будто зацелован, каждый сантиметр мохом проложен да по
пазам доброй паклей проконопачен".
В сенцах было прохладнее, чем на улице. Пахло молоком и чем-то кислым,
застоялым, давнишним. Так пахло здесь всегда. Солдат вдохнул эти запахи и
почувствовал, как в груди у него, вверху, под самым горлом, забилось,
затрепетало, и стало трудно дышать. "Что ж это я, - спохватился он,
расстегивая верхнюю пуговицу гимнастерки, - плачу, что ли?" Потрогал щеки.