"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

Он по-прежнему сидел на лавке у окна, положив руки на колени, и смотрел
на Павлу. Павла чувствовала его взгляд постоянно, но оглянуться, ответить
тем же не решалась. Ей сделалось вдруг страшно. "Как же это так, - думала
она смятенно, - ведь он же убитый, и сам давеча сказал, что погибший... А
вот пришел. Потому, сказал, и пришел так поздно... А может, это мне
блазнит, - подумала она, выйдя в сенцы за творогом, подвешенным в марлечке
над кастрюлей, куда стекала, капала редкими уже каплями сыворотка. - Может,
в голове что стронулось с места? Сейчас, вот сейчас взойду в хату, - решила
Павла, - и на образа перекрещусь. Если это только блазнит, то оно и
пропадет, сгинет в сей же час. А если... Господи, да неужто и вправду он,
он, Гриша, Гришенька, жалкий мой, двору пришел?"
Павла вошла, поставила на стол алюминиевую чашку с крутым творогом,
отерла о передник руки, они дрожали, раньше не дрожали, а теперь задрожали,
и, повернувшись к иконам, перекрестилась троекратно. Крестилась Павла
размашисто, старательно, кажись, сроду так не крестилась... Она
перекрестилась, но оглянуться на него не посмела; она и так знала, что он
никуда не делся, не сгинул, что он тут, в доме, у окна. Как сидел, так и
сидит. И амуниция его на прежнем месте. И ружье все так же к подоконнику
приставлено. Как оставил он его, когда вошел, так оно и стоит. "Ну и слава
тебе, господи", - вздохнула Павла облегченно и принялась резать на белой
дощечке хлеб. Теперь ей хотелось заговорить с ним. Просто сказать
что-нибудь, чтобы не так лихо было на душе, а может, и голос его в ответ
услышать. Но Павла не решилась. Да и что. сказать ей было? То, что берегла
все эти годы в себе, разве ж вот так, походя, выскажешь?
Вспомнила, что раньше, дожидаючи его наперекор похоронному извещению,
разорвавшему ей сердце летом сорок четвертого года, думала, что вот придет
он, ее Гришенька, перешагнет порог родимого дома и обнимутся они долгожданно
и радостно, а потом долго будут сидеть и разговаривать, что он расскажет ей,
как воевал, что повидать довелось, что перетерпеть, где побывать, на каких
фронтах и в каких землях, а она расскажет ему о том, как жила без него все
эти годы, как переживала оккупацию, как потом работала на Победу и - ждала,
ждала, ждала, однажды бросив в печь спрятанную за божницей похоронку. "Жизнь
прошла, а что в ней было, - подумала Павла. - Работала да ждала. Ждала да
работала". Разом навалилось пережитое, перехватило грудь. Да, нелегко жилось
ей. Ой, нелегко. И работалось трудно, вон какую разруху выдюжили, и ждалось
несладко. Она подумала об этом и ни о чем не пожалела.
Но Григорий заговорил первым, будто почувствовал ее сомнение и
нетерпение и шагнул встречь:
- Хлеб-то нынче, Павла, как, вольный? - Вольный, - ответила торопливо
Павла и взглянула на него светлыми, будто и не помнящими слез глазами. -
Вольный у нас теперь хлебушек, Гриша. Государственный.
И вздохнула, и хотела было пожаловаться ему, что хлеб-то не очень, что
пекут как попало, то кислый привезут, то пресный какой-то, то с гвоздем или
тряпкой, а то и чего похуже
запекут, но спохватилась, подумавши: вольный, да и ладно, что ж еще
надо, ладно...
- Значит, свойский уже не ставите?
- Не ставим. Давно не ставим. Мы уж и забыли, как и пахнет он,
свойский-то хлебушек, - сказала Павла и, присев на краешек лавки по другую
сторону шинельной скатки, улыбнулась.