"Вацлав Михальский. Весна в Карфагене ("Весна в Карфагене" #1) " - читать интересную книгу автора

быта, на нем только самолеты летают, а Александра Александровна все еще
четко улавливает его малейший запах, и он сразу же напоминает ей о детстве,
о больном горле, о красных миндалинах, которые она, широко раскрыв рот,
рассматривала в ручное зеркальце.
Мама заставляла полоскать горло керосином. Керосин помогал не раз и не
два - лет до четырнадцати Сашенька часто болела ангиной. А потом как рукой
сняло - ни в юности, ни в зрелые годы, ни сейчас, в старости, ни разу не
бывало у нее ангины. Даже на фронте, когда приходилось часами брести в
ледяной воде, под дождем, под мокрым снегом, на ветру...
Да, просыпалась Сашенька обычно от запаха чего-нибудь вкусненького.
- Пидымайся, дывчина! Звит заспышь! Ось и оладучки тоби спекла таки
гарнэсеньки! - приговаривала мама что-нибудь вроде этого.
Она всегда говорила со всеми только на украинском языке. По паспорту
мама была Ганна Карповна Галушко, а звали ее кто Нюрой, кто Карповной.
Считалось, что русского языка она не знает и учиться ему не хочет, а умеет
говорить только по-украински. Вернее сказать, ничего насчет нее не
считалось - никто никогда не задавался мыслью о каких бы то ни было
познаниях дворничихи Нюры, всегда молчаливой, почти круглый год укутанной в
истончившийся от многолетней носки и частых стирок клетчатый шерстяной
платок какого-то хмурого цвета; а летом, в зной, она ходила в вылинявшей
цветной косынке, закрывающей лоб до самых бровей и глухо завязанной под
подбородок - по-крестьянски; и зимой и летом всегда в кирзовых сапогах с
короткими голенищами, с метлой или вениками, с помойными ведрами. Всегда
молчаливая и безропотно услужливая для всех без исключения. Всегда с
погасшими глазами, смотрящими как бы внутрь себя - так, что никто бы и не
сказал сразу, какого цвета у нее глаза. Одна Сашенька знала, что глаза у
мамы удивительные, темно-карие, чуть раскосые, очень грустные, для чужих
пустые, а для нее, Сашеньки, иногда вспыхивающие так ярко, так лучисто, что
этим светом озарялось не только все мамино лицо, но, казалось, вообще все
вокруг, вся их жизнь!
А обычно, не считая этих редких вспышек, мама не то чтобы была в тени
жизни, а даже как бы сливалась с окружающими ее предметами.
Главное слово, которое она употребляла, было слово "мабуть".
На все вопросы был один ответ: "Мабуть". Что по-русски означает:
"Возможно".
Мама работала одновременно в трех местах: в школе, где училась
Сашенька, - уборщицей, в детской поликлинике, где лечилась Сашенька, -
уборщицей и, наконец, во дворе их большого московского дома - дворничихой.
Только став взрослой и родив собственную дочь, Сашенька в полной мере
оценила эту мамину жертвенность. Работая именно в этих трех местах, мама как
бы прикрывала главные направления ее, Сашенькиной, жизни, ее судьбы.
Жили они с мамой в большом доме недалеко от Курского вокзала. Вернее
сказать, не в доме, а во дворе дома, в пристройке к котельной. Наверное, эта
пристройка была сделана специально для дворника и называлась на старинный
лад "дворницкой". Пристройка представляла собой большую комнату без сеней, с
входной дверью прямо во двор, с огромным деревянным ларем у входа, с большим
окном в потолке. Вдоль стен проходили из котельной трубы, довольно толстые и
зимой очень горячие, так что от холода они с мамой не страдали.
И зимой и летом мучило окно в потолке: зимой его заметало снегом, летом
заносило пылью. Так что Сашеньке частенько приходилось лазить по