"Вацлав Михальский. Весна в Карфагене ("Весна в Карфагене" #1) " - читать интересную книгу автора

Они набили ларь сотнями книг. Сашенька буквально поглощала их все
детство, отрочество, всю юность - пока не ушла на фронт.
Время от времени мама вынимала из ларя две-три книги, как она говорила,
чтобы не "заплеснили". Но удивительным образом это оказывались те самые
книжки, которые захватывали Сашеньку с первых страниц и не отпускали до
последней точки.
Иногда Сашенька читала неграмотной маме вслух. Так они прочли сказки
Пушкина, "Робинзона Крузо", "Каштанку", тургеневскую "Асю", "Капитанскую
дочку", "Тамань". Мама хотя и не говорила по-русски, но понимала все хорошо.
Она не высказывалась по поводу прочитанного. А если Сашенька настойчиво
спрашивала, отвечала односложно:
- Наравится? А як же? Читай ще. - И улыбалась так ясно, светло, что ее
чуть раскосые темно-карие глаза сияли таким чистым, одухотворенным светом, и
в эти минуты ее бывало просто не узнать. Словно то был какой-то совершенно
другой человек, а не безответная дворничиха Нюра.
А когда Сашеньке было уже лет пятнадцать, прочли вслух даже "Войну и
мир". Правду сказать, "войну" по общему согласию они пропускали, читали
только "мир".
Читали всю зиму. Бывало, мама сидит под лампочкой, что-то штопает,
вяжет, или чистит, или гладит - одним словом, делает что-то руками, она
всегда что-то делала, беспрерывно. Сашенька вообще не помнила мать, сидевшую
сложа руки. Так вот - мама что-нибудь делает по хозяйству, а Сашенька сидит
с ногами на старой кушетке и читает вслух: "Наташа сбросила с себя платок,
который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки,
сделала движение плечами и стала..."
По вделанному в потолок окошку "дворницкой" шуршала снежная заметь,
глухо, чуть слышно звякало что-то за стеной в котельной, наверное, кочегары
загружали на ночь уголь, урчала какая-то заехавшая во двор автомашина - в их
большом доме жило много больших начальников, которых привозили и увозили на
машинах. А они с мамой были в эти минуты далеко-далеко - в "охотницкой"
дядюшки Наташи Ростовой, вместе с Наташей и Николенькой. Дядюшка заиграл на
гитаре "Барыню", а Наташа вдруг вызвалась танцевать...
"Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она
дышала, - эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, - этот дух,
откуда взяла она эти приемы, которые pa de shale давно бы должны были
вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые,
русские, которых не ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась
торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было
Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они
уже любовались ей".
В тот вечер мама вязала из разноцветных мотков старой шерсти свитер для
Сашеньки. Трубы, проходившие вдоль стены, дышали жаром, немного попахивало
керосином от горевшей в углу керосинки, стоявший на ней голубой
эмалированный чайник начинал подсвистывать носиком, приготавливаясь
закипеть.
"Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что
Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок,
сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую
ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то,
что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком