"Максим Михайлов. Чего не прощает ракетчик" - читать интересную книгу автора

его, Никитоса, кровью... Все возаращается, все так же как тогда... Бьется в
ушах противный гнусавый голос дикторши: "Новейший стратегический
бомбардировщик вооруженных сил России сбит над грузинским городом Гори
ракетой комплекса "Бук", судьба летчиков неизвестна". И липкий ужас,
ползущий к замершему вдруг в середине очередного такта сердцу. Это только
комично округляющей с экрана глаза в притворном негодовании крашеной кукле
могла быть неизвестна судьба летчиков сбитых буковской ракетой. Севастьянов
точно знал, что делает это оружие с мишенями, он сам испытывал его, давал
ему путевку в жизнь, и вот теперь его детище обернулось против того, кого он
считал практически своим сыном, того, кто был ему дороже всех в этом мире.
"Семидесяти килограммовая боевая часть, из которых тридцать три с половиной
килограмма составляет взрывчатая смесь ТГ-24, тротил-гексоген, тротила до 24
процентов, остальное - готовые убойные элементы двух видовой конфигурации".
Сухие строки технического описания прыгают в радужных мушках за закрытыми
веками. "Исправно функционирующей признается бортовая аппаратура, выводящая
ракету в трубку промаха величиной до 15 метров, и обеспечивающая подрыв
боевой части в ограниченной этим радиусом сфере, центром которой является
мишень". Это уже программа испытаний. Критерий исправности серийных ракет,
означающий, что промах более пятнадцати метров для них просто не имеет права
существовать. И вновь покрытое бурыми разводами плеснувшей изнутри крови
забрало летного шлема. Тридцать килограмм ТГ-24 подорванных в пятнадцати
метрах от вихрастого, вечно задорно улыбающегося Никитоса. Вспухшее в
голубом небе серое с алыми просверками облако разрыва, точно такое же, как
те, что он сотни раз видел на испытательных пусках.
- Это все ты! Ты! Из-за тебя он пошел в военные! Из-за тебя поломал
себе жизнь! Из-за тебя погиб! Это ты виноват! Ты! Ты! - чужой,
захлебывающийся истеричными слезами женский голос, лопается в ушах резкими
визгливыми нотками.
Пляшет перед глазами затянутое мутной дымкой некрасивое и враз
постаревшее лицо жены старшего брата. А вот и он сам, обмякший, будто
воздушный шар из которого выпустили вдруг воздух с уставленными в пол
глазами и опущенной головой, молчаливый и весь будто почерневший,
осунувшийся. Мягкие безвольные губы, еле выталкивающие неловкие горькие
слова:
- Ты прости ее, брат... Не в себе она... И это... Уезжай... Не надо
тебе сейчас здесь быть, не надо...
Севастьянов открыл глаза, словно выныривая из темной ночной воды
глубокого холодного омута, с удивлением глянул на беззвучно шевелящего
губами фээсбэшника. Оказывается тот, все это время о чем-то продолжал
говорить. О чем, Севастьянов не знал, он словно бы выключился на несколько
секунд, а может быть даже и минут и лишь теперь постепенно возвращался к
нормальному восприятию действительности. Чтобы разобрать, что же там такое
бормочет еле слышно фээсбэшник пришлось предельно напрячь слух, вычленив
тихий спокойный голос из гудевших где-то фоном аккордов похоронного марша,
резких команд офицера из почетного караула и нестройных залпов салютного
взвода. За всей этой неслаженной какофонией речь оперативника терялась,
плыла, временами пропадая совсем, меж тем, тот говорил совершенно нормально,
и когда восприятие звуков, наконец, полностью восстановилось, Севастьянову
показалось, что голос безопасника даже излишне громок.
- Как Вы без сомнения знаете, тело капитана Севастьянова так до сих пор