"Максим Михайлов. Чего не прощает ракетчик" - читать интересную книгу автора

посмотреть не спешит ли к ним подмога, оказалось, что брезент прикрывающий
готовую в любой момент взорваться и разнести все вокруг смерть уже полностью
покрыт оранжевыми язычками весело гудящего пламени.
Нужно было немедленно уходить. Никто не смог бы определить, когда
температура боевых частей поднимется до критической и произойдет взрыв. Но
то, что во время такого взрыва лучше быть как можно дальше отсюда не
нуждалось в комментариях. Опасная зона на старте изделия - два километра.
Именно на таком расстоянии еще сохраняет убойную силу готовая насечка
поражающих элементов. Это было доподлинно известно всем, рассчитано и
многократно доведено на постоянных инструктажах. Два километра по изрытый
сусличьими норами. Покрытой кочками степи это десять минут самого быстрого
бега. Севастьянов не знал, есть ли у них это время...
Он рванул за плечо яростно орудующего рядом топором Грома. Тогда еще
старлея, молодого и дерзкого не по возрасту. Этот должен был успеть - ни
выносливостью, ни дыхалкой бог не обидел. С силой развернув подчиненного к
себе Севастьянов молча ткнул в пляшущее по брезенту пламя. Картина в
дополнительных пояснениях не нуждалась, представляя сама по себе чрезвычайно
убедительное зрелище. Он уже разворачивался, чтобы дернуть тянущего с другой
стороны крюком багра тлеющие доски Капеллана, когда Гром вдруг рванулся
вперед.
- Куда, блядь! Назад! - успел только гаркнуть тогда Севастьянов в
широкую старлейскую спину.
А уже через секунду Гром схватил в охапку горящий брезент. Даже с
расстояния в несколько метров Севастьянов услышал, как зло зашипел огонь
впиваясь в беззащитную человеческую плоть, почувствовал запах паленого мяса.
В горячке тушения пожара, Гром скинул с себя неудобную, сковывающую движения
хэбэшку, оставшись в одной майке. Тонкий хлопок преградой для огня стать не
мог. Пламя с наслаждением впилось в податливое человеческое тело. На миг
Севастьянову показлось, что он чувствует сладковатый запах горящей плоти.
Конечно, это была лишь иллюзия, игра потрясенного воображения. Зато не было
иллюзией другое: Севастьянов видел, как исказились гримасой предельной
ненависти черты офицера, как сжались в острые щелки его глаза, раздернулись
в стороны звериным оскалом губы, слышал, как изо рта рванулось дикое
животное рычание. Гром тогда так и не отступил, не бросил брезент несмотря
на ожоги, сумел полностью стащить его с уже дымящихся катушек боевых частей.
Он даже умудрился оттащить его в сторону, туда, где огонь уже не представлял
опасности.
Впоследствии Севастьянов, вспоминая этот случай, всегда приходил к
выводу, что старлей тогда спас их всех. Спас, заплатив навечно оставшимися
на руках и груди шрамами глубоких ожогов и почти месячной отлежкой в
госпитале. Что ни говори, парень, поступил, как настоящий герой, далеко не
каждый решился на такое, а решившись смог бы преодолеть извечный инстинкт
самосохранения, заставить себя несмотря на боль не бросить горящую ткань.
Что ж, герой - спору нет, вот только лицо его при этом Севастьянов
упорно старался не вспоминать. Уж больно страшен был Гром в тот момент когда
бросал вызов огненной стихии, слишком не похож на привычного исполнительного
и педантичного офицера. Было в тот момент в нем что-то от отчаянного
воина-берсерка, или от бросающего самолет в последнее пике пилота-камикадзе.
Некий самоубийственный вызов, будто проглянула на миг сквозь привычную
телесную оболочку чужая и чуждая обычному человеку несокрушимая злая воля.