"Кальман Миксат. Зонт Святого Петра" - читать интересную книгу автора

понадобились на старости лет такие большие преобразования? Наконец в один
прекрасный день дом в Бестерце был переведен на имя Анны Вибра, а маленький
человечек повеселел, сделался довольным и резвым, как никогда. Он снова стал
бывать в обществе, всем интересовался, болтал обо всем, старался быть
приятным, попеременно обедал у своих братьев и, словно бы ненароком, то я
дело намекал: "Не брать же мне добро с собой в могилу!" Он навещал женщин,
за которыми безнадежно ухаживав в молодости, и часто с облезлым зонтом под
мышкой, с которым никогда не расставался, отлучался из города и пропадал по
неделям и месяцам. В городе это никого не заботило: "Должно быть, старик
опять укатил в свое чешское имение".
О чешских владениях Пал Грегорич говорил очень мало, хотя братцы
проявляли к нему особенный интерес. То один, то другой предлагали Грегоричу
себя в спутники: хоть разок прокатиться с ним вместе - ни разу, мол, не
видывали Чехии и т. п., но господин Пал всегда умело ускользал от допросов
и, в общем, казалось, не очень-то много думал об этом имении.
Удавалось ему это совсем легко, ибо не было у него никакой другой
чешской земли, кроме той, которую он однажды привез под ногтями из
Карлсбада, где лечил больные почки. Чешское поместье было придумано им для
родственников.
Пал Грегорич просто-напросто обратил все свое имущество в деньги -
деньги можно было положить в банк и отдать сыну. Дюри получит в наследство
банковский счет, клочок бумаги, который никто не увидит, который он спрячет
в жилетный карман и все-таки будет богатым человеком. Ничего не скажешь,
отлично было придумано, умно. И ездил он не в чешское поместье, а туда, где
жил со старым наставником и учился Дюри.
Это были немногие счастливые недели в его жизни, единственный луч,
освещавший его безрадостные дни, когда он, не таясь, мог любить своего сына,
который стал к тому времени рослым и статным мальчиком, лучшим учеником в
классе и выделялся среди однокашников характером и поведением.
Старик неделями гостил в "городе Матяша" - так называли Сегед, - и не
мог наглядеться на Дюри Вибра. Их часто видели гуляющими по берегу Тисы, и,
когда он, Купецкий и Дюри разговаривали меж собой по-словацки, прохожие,
услышав незнакомую речь, оборачивались, чтобы узнать, кто они такие, из
какого рода-племени строителей Вавилонской башни произошли.
Грегорич в эти дни жил только сыном. Он дожидался его у дверей школы, и
Дюри после уроков радостно мчался к отцу, хотя ехидные школяры, мышление
которых, кажется, годно лишь на то, чтобы перебрасываться мячом да играть в
пикет, и вовсе не способно к прочим земным занятиям, - те без зазрения
совести дразнили Дюри рыжим человечком. Они утверждали, что это сам дьявол
явился из ада, чтоб решать за Дюри Вибра задачки и с помощью волшебной фразы
вбивать в его голову заданные уроки - что ж, имея такую подмогу, легко быть
первым учеником в классе! Нашелся плутишка, который клялся землей и небом,
что у таинственного старика, когда он снимает сапоги, видны лошадиные
копыта. Обтрепанному красному зонту, с которым старик и здесь не разлучался,
тоже приписали волшебное свойство, подобное тому, каким обладала лампа
Аладдина. Пишта Парочани, слывший лучшим рифмоплетом в классе, сочинил на
зонт эпиграмму, а завистники охотно повторяли ее назло первому ученику.
Однако Парочани получил от Вибра солидный гонорар - Дюри угостил его такой
затрещиной, что у бедного песнопевца пошла носом кровь.
С этого времени Дюри стал сердиться при виде потрепанного красного