"Артур Миллер. Голая правда (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Лена понимала его, что было нетрудно, потому что сама была такой же.
"Мы - учредители общества неприсоединившихся", - обронила она как-то раз,
когда они прибирались после очередной вечеринки. В те времена - им тогда
было около тридцати - гости собирались в их гостиной на Бруклин-Хайтс каждые
выходные. Люди просто возникали в дверях, и им радостно предлагали курить
сигареты, от которых Лена отрезала фильтры, плюхаться на ковер или на
потертый диван, разваливаться в креслах, пить вино (которое они сами же
приносили) и вести бесконечные разговоры о новой пьесе или фильме, или
романе, или стихотворении, ну и, конечно, возмущаться и негодовать. А
поводов для возмущения хватало: жуткий стиль Эйзенхауэра, составление черных
списков писателей на радио и в Голливуде, невесть откуда взявшаяся неприязнь
черных к их традиционным союзникам евреям, запрет Госдепа выдавать
заграничные паспорта "радикально настроенным элементом", озадачивающий
иррациональный вакуум, в который погружалась страна по мере того, как
нео-консерваторы самозабвенно вытравляли память предыдущих тридцати лет с их
Депрессией и Новым Курсом, ну и, конечно, превращение нацистского военного
противника в едва ли не защитника от недавних соратников - русских. Для
многих вечеринки у Зорнов были глотком свежего воздуха - люди выходили в
ночь парами (только что образовавшимися) или поодиночке, ощущая себя, пусть
на короткий миг, героическим меньшинством в стране, где игнорирование
мировой революции почиталось благом, "делать деньги" становилось все легче и
легче, психоаналитики признавались непререкаемыми авторитетами, а
неангажированность (иначе говоря, социальное равнодушие) объявлялась главной
добродетелью.
В один прекрасный день Лена, не уверенная ни в чем, кроме собственной
потерянности, проанализировав сложившееся положение, поняла, что она, как и
сочиняемые им фразы, больше не его , а их совместная жизнь превратилась в то
же, во что, по словам Клемента, превратилось его творчество: в имитацию. Они
продолжали жить вместе, теперь в доме из песчаника на Манхэттене, подаренном
им неким гомосексуалистом, наследником сталелитейного состояния,
возомнившим, что Клемент - второй Китс. Но последнее время почти всегда
спали отдельно: Клемент - на третьем, а Лена - на первом этаже. Этот дом был
всего лишь самым дорогостоящим из многочисленных даров, которыми их
засыпали: пальто из верблюжей шерсти отдал Клементу знакомый врач, потому
что ему потребовалось новое, на размер больше; летний домик (вместе с
прилагавшимся к нему подержанным, но вполне исправным "бьюиком") на
Кейп-Коде, которым они пользовались из года в год, достался имот друзей,
каждое лето уезжавших в Европу. Иногда это были просто дары судьбы.
Возвращаясь откуда-то поздно вечером, Клемент в темноте поддал ботинком
что-то металлическое - как выяснилось, консервную банку с анчоусами. Уже
дома он обнаружил, что для того, чтобы ее открыть, нужен специальный ключ, и
убрал банку в шкаф. Месяц спустя в совершенно другой части города он снова
поддал ногой какую-то железку, оказавшуюся тем самым ключом. Они с Леной,
оба страстные любители анчоусов, распечатали пачку крекеров и за один
присест уплели всю банку целиком.
Они до сих пор иногда хохотали вместе, но в основном делили глухую
боль, которую ни один из них не имел сил осмыслить, хотя оба чувствовали,
что мешают друг другу. "У нас все не по-настоящему - даже развод", - однажды
заметила Лена, и он рассмеялся и согласился, и при этом они как ни в чем не
бывало продолжали жить бок о бок, ничего не меняя, разве что она сделала